исследование образовательного уровня сотрудников Главного Морского штаба и штабов флотов, обнаружились вообще вопиющие факты. Так среди сотрудников данных штабов, окончивших военно-морские училища, значилось всего 66 %, а в выпускников военно-морской академии только 8 % (при этом в штабах Балтийского и Черноморского флотов последних было только 4 %. Более того 14 % из сотрудников штабов вообще не имели никакого образования. С такими кадрами ВМФ СССР и вступил в Великую Отечественную войну.

* * *

А как складывались личные взаимоотношения Сталина и молодого наркома Кузнецова? Думается, что они прошли несколько этапов. Так на первом этапе Сталин относился к Кузнецову, как к своему любимому воспитаннику – учил, поддерживал, объяснял и поправлял, т. е. помогал «встать на крыло». Что касается Кузнецова, то он был предельно послушен, исполнителен и беспрекословен. Спустя некоторое время Сталин, посчитав, что молодой нарком уже освоился с делами, перестал его опекать, став относиться также, как и ко всем другим наркомам – предельно требовательно, взыскивающе и сурово. Именно так, как рассказал только что назначенному Кузнецову адмирал Галлер.

Перемена в отношении Сталина Кузнецову не понравилось. Видимо, он полагал, что особое отношение вождя к нему сохраниться навсегда. Поэтому в ответ молодой нарком начал фрондировать – порой излишне дерзко отстаивая свою позицию по вопросам, в которых считал себя правым. Иногда это ему удавалось, иногда нет. Прямой (и даже дерзкий) характер Кузнецова Сталину, судя по всему, в целом импонировал, но, когда тот переходил границу дозволенного, вождь своего выдвиженца осаживал, причем порой весьма резко. Думаю, что к 1941 году изначальные взаимоотношения учитель-ученик между Сталиным и Кузнецовым, сменились на сугубо деловые – начальник-подчиненный, какими, в принципе, и должны быть отношения между главой государства и руководителем одного из ведомств. Что касается взаимоотношений Сталина и Кузнецова во время войны и после нее, то об этом мы поговорим в дальнейшем.

Впоследствии о своих взаимоотношениях со Сталиным в начальный период своего наркомства, Н.Г. Кузнецов в своих посмертных мемуарах напишет так: «…Когда в апреле 1939 года я был утвержден в должности наркома ВМФ, Сталин уже не переносил возражении. Вокруг него образовалась своего рода плотная оболочка из подхалимов и угодников, которые мешали проникнуть к нему нужным людям. Нам, молодым, поднятым волнами «неспокойного» периода 1937–1938 годов и пытавшимся по неопытности «свое суждение иметь», приходилось быстро убеждаться, что наша участь – больше слушать и меньше говорить. Авторитет, созданный Сталину в предвоенные годы в годы первых пятилеток, рост могущества нашей страны и выход ее на мировую арену заслоняли от нас все отрицательное. Что касается лично меня, то я тогда преклонялся перед авторитетом Сталина, не подвергая сомнению что-либо исходящее от него. Но уже в начале работы в Москве я, разбираясь с военно-морскими вопросами, обнаружил, что меня стали озадачивать некоторые его решения. Так, выслушав мой доклад, в котором я убедительно доказывал большое значение зенитного вооружения для современных кораблей (так меня учили и в училище, и в академии), Сталин заявил, что «драться возле Америки мы не собираемся», и отверг мои предложения. Зная, что от самолетов можно потонуть и в 1000 км от своих берегов, и в каких-нибудь 50 км, и в базах, я не мог признать правильными рассуждения «великого вождя». К сожалению, по нашим вопросам подобных примеров было много (о чем я еще скажу), больше, чем по армии, которую Сталин знал лучше флота. Сталин проявлял непонимание и в вопросах организации и боевой подготовки флота. Но здесь он больше прислушивался или, вернее, не вмешивался и разрешал нередко проводить мероприятия, о которых ему было достаточно устно доложить и спросить разрешения. Выдерживая основную линию, которую он давал, как правило, удавалось внести нужные коррективы с учетом флотской специфики, хотя не всегда удачно и полноценно. Так, например, уже непосредственно перед войной кто-то предложил обмундирование солдат и матросов не считать их собственностью и требовать сдачи его при увольнении. При 5-летнем сроке службы на флоте это приводило бы только к менее бережному отношению матросов к своему обмундированию. Безусловно, было выгоднее передавать его в собственность матросов после известной выслуги сроков. Но когда я упорно настаивал на этом, доказывая, что применять положение армии к флоту неправильно с государственной точки зрения, Сталин, соглашаясь со мной, все-таки не захотел уступить и приказал мне дать предложение, сколько следует выплачивать матросам для покупки ими штатского платья. Такое решение было принято, и для государства получился прямой убыток, ибо ничего ценного матросы, уходя со службы, все равно не сдавали, да еще получали деньги, а главное – были лишены стимула к бережливости.

Разрешения Сталина зависели не от твоего убеждения и даже очевидной правильности предложения, а от его неподдающегося учету настроения, от возникших в данный момент его мыслей. Поэтому, докладывая, я никогда не был уверен, что мое предложение будет принято и с его стороны не возникнет какого-нибудь совсем противоположного предложения. При этом, естественно, как я уже сказал, весьма отрицательно влияли «дружные» голоса его соратников, сливавшиеся в хор и поддерживавшие любое предложение Сталина. По флотским вопросам это выглядело просто смешно, ибо не только мало кто вникал в них, но не всегда даже был знаком с их существом. Часто я выходил из его кабинета с самым тяжелым настроением и чувством безнадежности добиться разумного решения.

Сначала я пытался все недоразумения приписывать своей неопытности докладывать. Стал применять различные приемы. Но и этим я не добился желаемых результатов. С огорчением приходил к выводу, что Сталин не желает вникать во флотские вопросы и поэтому принимает неправильные решения. Такие выводы я сделал только по своему военно-морскому ведомству. «Непонимание» морского дела происходило на фоне хорошего отношения к флоту в целом. Я болезненно переживал это.

Тогда еще Сталин с полной энергией руководил партией и государством. Мне довелось наблюдать его старение и превращение в «непререкаемый авторитет», который перерос во вредный «культ личности».

В те годы, когда Сталин много работал сам, я выработал определенную систему проталкивания вопросов. По требующим решения правительства вопросам писал доклад на имя Сталина и копию тому заместителю, который ведал в данный момент флотом. Как правило, ответа не получал. Без указания Сталина никто не хотел дать докладу то или иное направление. Отправив документ, я обычно копию брал себе, держал ее в своем портфеле на тот случай, если попаду к Сталину и обстановка будет благоприятной, чтобы доложить устно. Бывало, накопится таких копий пять-шесть, а то и больше. Я располагал их по степени важности, восстанавливал в памяти справочные данные и, когда был вызов в