– Что? Вам плохо? «Скорую» надо вызвать? – спросил Зубов, сердце которого разрывалось от жалости. Перед ним стояла женщина, вырастившая Анну, и ее и так ожидали тяжелые времена.

– Нет-нет. – Мария Ивановна перевела дух и выпрямилась. – Не волнуйтесь, все в порядке. У меня просто голова закружилась, но сейчас уже все прошло.

– Вы нас так не пугайте, – сказал Зубов, подхватил ее под руку, довел до дивана, помог сесть. – Может быть, вам надо лекарство какое-то дать? Вы скажите. Или хотите, я дочь вашу позову, чтобы она вас в постель уложила.

Смутная мысль шевельнулась у него в голове, когда он произносил эти слова. Зубов замолчал, чтобы поймать эту мысль, додумать, не дав ей ускользнуть, а потом опрометью бросился вон из комнаты. Липа не могла не прибежать на крик матери. Но тем не менее не бросилась ей на помощь. Он ворвался в кухню, моля в душе, чтобы оказалось, что он ошибся. Но нет, кухня была пуста, а на вешалке в прихожей больше не висела шубка из пушистого енота. Олимпиада Бердникова незаметно исчезла из квартиры.

Теперь уже Зубова охватила такая сильная ярость, что он с размаху саданул кулаком по дверному косяку и перекосился от боли.

– Куда? К кому она могла пойти? – проорал он, наклонившись практически к самому лицу Марии Ивановны и больше ничуть не заботясь о ее самочувствии. – Вы специально отвлекли наше внимание, чтобы она могла сбежать?

– Она – моя дочь, – с достоинством сказала пожилая женщина. – А каждая мать всегда защитит свое дитя, сколько бы лет ему ни было. Я не знаю, к кому она могла пойти, но уверена, что Липа знает, что делает, и поступает совершенно правильно.

Зубов набрал телефон Лаврова, коротко обрисовал ситуацию.

– Мне кажется, что есть только два человека, к которым в такой ситуации она может обратиться за помощью, – уверенно сказал тот. – Это Крушельницкий, который ее любит, и Борис Савельев, которого много лет любила она. Предлагаю разделиться. Ты кого предпочитаешь?

– Я предпочитаю поехать домой и лечь спать, – честно признался Зубов. – Устал, как собака. Но даму эту надо поймать, пока она новых бед не натворила в состоянии аффекта. Давай так, я с Крушельницким недавно разговаривал, поэтому к нему ты поезжай. Крути его, как хочешь, поскольку я больше чем уверен, что эта самая Липа к нему за помощью кинулась. А к Савельеву я прокачусь. Потом созвонимся, сверим показания.

Выйдя на улицу, Зубов вздрогнул от неожиданного ветра, поднял повыше воротник куртки. Уже смеркалось, усталость придавливала его к земле, от ее непосильного веса хотелось лечь прямо в сугроб, закрыть глаза и больше ни о чем не думать. Уличный фонарь качался, рассеивая чужой, холодный, совсем не ласковый свет, навевая воспоминания о мягком и уютном свете кухонной лампы над стеклянным столом в квартире Анны. На мгновение Алексею даже почудился запах жареного мяса и бордовые потеки красного вина на стенках пузатого бокала. Подивившись силе собственного воображения, он засунул в карман уже успевшие замерзнуть руки и зашагал к машине.

Бориса Савельева дома не оказалось. Сколько ни жал капитан Зубов на пимпочку дверного звонка, на трель никто не отвечал. Чертыхнувшись, он вытащил телефон и набрал предусмотрительно забитый в память телефона номер.

– Да, – услышал он в трубке раздраженный голос и прислушался, чтобы убедиться, что он идет не из-за двери, но нет, в квартире было тихо. – Алло, говорите, я вас слушаю.

– Это капитан Зубов, городское управление внутренних дел, – коротко представился Алексей. – Борис, мне нужно с вами поговорить. Вы скоро будете дома?

– Часа через полтора. И если честно, то я отстоял сегодня две операции и хотел бы отдохнуть. Если у вас что-то срочное, приезжайте ко мне в больницу. Обещаю вас дождаться.

– Борис, мне важно знать, не звонила ли вам сегодня Олимпиада Бердникова?

– Кто-о-о-о? – В голосе Савельева звучало неприкрытое изумление. – Уважаемый, она мне не сегодня не звонила, а уже пятнадцать лет не звонила. А чем вызван ваш вопрос, можно полюбопытствовать?

– Она попала в непростую ситуацию, была вынуждена уйти из дома и ей нужно где-то спрятаться, – отделался полуправдой Зубов. – Так как вы когда-то были близки, я предположил, что она может появиться у вас.

– Любезный, извините, не запомнил, как вас зовут, – раздраженно сказал Савельев. – Может быть, вы не в курсе, но моя квартира – последнее место, где может появиться Олимпиада. И я – последний человек на земле, к которому она обратилась бы за помощью. Гриша, Григорий, погоди, мне нужно с тобой поговорить. – Последнее относилось явно не к Зубову, и тот терпеливо замолчал, давая своему собеседнику время, чтобы вернуться к разговору. – Ты сегодня дежуришь, посмотри, как Кубарева из наркоза выходить будет. Мне ее давление не нравилось в ходе операции. Пока все нормально, и я час еще послежу, но ночью не оставляй ее без присмотра, ладно? Ага, спасибо, пока. Да, я вас слушаю. – Теперь он уже снова разговаривал с Зубовым.

– Борис, я все-таки прошу вас быть очень внимательным, и, если вдруг случится так, что Олимпиада выйдет с вами на связь, пожалуйста, сразу позвоните мне. Поверьте, она может быть опасна. Для вас более, чем для кого бы то ни было. Вы когда-то ее предали, а она уже доказала, что умеет мстить.

– Вам бы романы писать, – сказал Савельев, и голос его прозвучал как-то странно. По крайней мере, содержащихся в нем интонаций Зубов не понял. – Но я обещаю вам, что если произойдет что-то, требующее вашего вмешательства, я обязательно вам позвоню. Всего доброго. Извините, у меня дела.

В трубке послышались гудки, и Зубов, досадливо поморщившись, нажал на отбой. Ну, что поделать с тем, что граждане не любят полицию. Капитан уже привык к тому, что его профессия вызывала иногда страх, иногда презрение, а иногда тягостное недоумение у собеседников. У него была собачья работа, тяжелая, выматывающая, опасная и неблагодарная, но он не променял бы ее ни на какую другую.

Перед тем как сесть в лифт, он посмотрел на часы. Без пятнадцати семь. Наверное, Анна уже дома, готовит ужин, и надо бы ей позвонить, но как, если ты даже приблизительно не знаешь, когда сегодня освободишься. Вместо того чтобы набрать номер любимой, он позвонил Лаврову.

– Ну, что там у вас? – спросил он. – У меня, как и следовало ожидать, пустышка.

– Крушельницкий не знает, где Олимпиада, и я ему верю, – сообщил напарник и друг. – Он очень обеспокоился тем, что происходит, попытался дозвониться до доктора Бердниковой, но у той выключен телефон. Так-то разумно, если она хочет быть уверена, что мы не отследим ее по местонахождению мобильника. Слушай, он просит трубку. Хочет, чтобы ты рассказал ему дословно, что именно сказала тебе Олимпиада.

– Здравствуйте, Станислав, – сухо сказал Зубов, когда Крушельницкий коротко поздоровался, – я не знаю, что вы хотите от меня услышать, а главное, зачем?

– Мне некогда с вами спорить, Алексей, – тоже с прохладцей в голосе ответил Стас. – В отличие от вас я совершенно точно знаю, что Липа не может быть преступницей, и это простое знание вселяет в меня тревогу, что ей может грозить опасность. Именно поэтому я прошу вас дословно передать мне, что именно она вам сказала.