– Конечно, Аня и ее близко не подпускала, – печально сказала Липа. – Но случилось так, что Анна, когда в ней просыпалась вторая личность, переодевалась в сестру и бродила по улицам. Так как они были очень похожи, знакомые принимали Анну за Еву. Та не помнила о том, как посещала торговый центр, в котором ее якобы видели, не могла объяснить, почему ее сфотографировали на празднике, на котором она не была. Ева испугалась, что с ней что-то не так. Она знала, что ее с детства подозревали в психических отклонениях, и начала сама в это верить. Именно поэтому она пришла ко мне с просьбой ее обследовать. Даже в тот момент я ничего не заподозрила. А вот Ева, проведя два дня в больнице, видимо, начала о чем-то догадываться. По крайней мере, из больницы она сбежала и стала чаще наведываться к сестре, например, приходить к ней в художественную галерею. Кроме того, она пристроила туда на работу Егора Ермолаева, с которым подружилась в больнице. Решила, что он будет ей полезен.

– Потом случилась та вечеринка, на которой затеялся безумный разговор про то, кто как хотел бы умереть, – снова подхватил Крушельницкий. Они с Липой как будто вели арию на двоих, ловко и умело дополняя друг друга. Два классных врача, два замечательных профессионала. – Видимо, Ева что-то заметила. То, как реагировала на разговор Анна. Заметила и напряглась.

– Аня, вы ведь разговаривали, правда, – Липа повернулась к сводной сестре, которая, поникнув, так и стояла у огромного окна, открывающего вид на ночной город. Так уж вышло, что Борис Савельев жил в том же микрорайоне «Изумрудный город», что и сама Анна, просто в соседнем доме, и французское окно было точно таким же, как в ее квартире, и тоже на девятом этаже. – Что она тебе сказала?

– Я никак не могла взять в толк, что она от меня хочет. – Молодая женщина выглядела совсем потерянной. – Ева действительно приходила ко мне, это был последний раз, когда я ее видела. Она начала говорить, что я переодеваюсь в ее одежду, спрашивала, зачем я это делаю. Выясняла, почему я хочу ее подставить. Но я сказала ей, что ничего этого не делала, что я вообще не понимаю, о чем она говорит. Она кричала, она называла меня обманщицей, а потом ушла, хлопнув дверью.

– Подождите, я не понял, – хрипло сказал Зубов, у которого от жалости к Анне первый раз в жизни заболело сердце. – Анна сейчас говорит неправду? Как она может не помнить, что переодевалась Евой.

– В том-то и дело, что она не помнит, – в голосе Крушельницкого звучала досада. – Алексей, я же вам все подробно объяснил, вы что, не слушали меня совсем? Одна из субличностей всегда в курсе того, что происходит. А вторая – нет. Живущая в сознании Анны Ева прекрасно осознавала все происходящее, а вот сама Анна – нет. Она действительно не помнила того, что творила, когда превращалась в Еву. И не могла помнить.

– Фантастика какая-то, – голос Зубова прозвучал жалобно.

– Это не фантастика, это медицина, а точнее психиатрия, – сказала Липа. – Трудно поверить, но это так. Анна не поняла претензий настоящей Евы, но вторая субличность в ее голове все осознала и приняла решение срочно от Евы избавиться. Для нее Ева вообще была чужой, ненужной, лишней, а теперь еще и стала опасной, потому что могла обо всем догадаться. Думаю, что она предприняла первую попытку убийства, и Ева, испугавшись безумия сестры, решила срочно уехать в другой город. Каким-то способом ей удалось получить фальшивые документы на имя Екатерины Стрижовой, чтобы замести следы. Она действительно боялась той незнакомки, которая поселилась у Анны в голове.

– Документы ей помог оформить я, – хрипло сказал Борис Савельев. – Она не объясняла, зачем ей это надо, сказала, что попала в очень неприятную и опасную для нее ситуацию. И что это вопрос жизни и смерти. За годы работы у меня было много пациентов и их благодарных родственников, так что сделать липовый паспорт было довольно просто.

– Так Ева уехала на Север, устроилась работать в библиотеку, а потом познакомилась с Шубейкиным. Думаю, что ей было неспокойно, потому что в глубине души она очень любила сестру и понимала, что той необходима медицинская помощь. Перед отъездом она пробовала поговорить с Липой, намекнуть, что та все эти годы искала болезнь не у той из близняшек, но Липа ее не поняла. Слишком серьезны были обиды, стоящие между ними, и разговора не получилось, – продолжил рассказ Крушельницкий.

– Никогда себе этого не прощу, – печально сказала Липа, – если бы я тогда хотя бы попыталась вникнуть в то, что она говорит, и сама Ева была бы жива, и других убийств бы не произошло.

– Не вини себя. Ева была не уверена в том, что поняла все правильно. Именно поэтому спустя несколько месяцев она все-таки приехала в родной город. Ей нужно было, не выдавая своего присутствия, постараться понять, как чувствует себя Анна. Именно поэтому она не появилась в своей квартире, а поселилась у Шубейкина и, договорившись о встрече, отправилась к Марии Ивановне, разузнать что к чему, – продолжил свой рассказ Стас.

– К маме? – удивилась Липа. – Но как, она мне ничего не говорила.

– Так она и не могла тебе сказать. – Стас улыбнулся, очень ласково. – Она поддерживала отношения с Евой, только тебе про это не говорила. Чтобы не расстраивать. Как бы то ни было, в тот день случилась накладка. Сначала Мария Ивановна открыла Еве дверь, потому что ждала ее, но отчего-то гостья начала ей угрожать, требовать тиопентал, вести себя неадекватно. Мария Ивановна не могла понять, что происходит, потому что Ева, по ее собственным словам, была «какая-то не такая». На самом деле это была Анна в ее субличности Евы. Второй же неожиданностью стало появление в квартире настоящей Евы, которая застала там переодетую Анну и окончательно все поняла. Помните, Мария Ивановна рассказывала, что у нее подскочило давление и стало двоиться в глазах? На самом деле, в какой-то момент в квартире стало две Евы. И от перенапряжения у Марии Ивановны и случился инсульт.

– В ходе психиатрической экспертизы мы сможем узнать, как лже-Ева смогла уговорить настоящую Еву вдвоем вернуться в квартиру Шубейкина, и что именно там произошло? – напряженно спросил Лавров.

– Возможно. Если вызвать из подсознания вторую субличность, то ее можно попытаться разговорить. Правда, в моей практике такого никогда не было. Франц Яковлевич бы точно смог, надеюсь, он скоро поправится, и можно будет воспользоваться его консультацией. Но как бы то ни было, сестры вернулись к Шубейкину, где лже-Ева расправилась со своей сестрой, а потом растворила в водке достаточное количество тиопентала для того, чтобы гарантированно усыпить и так спавшего хозяина квартиры. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что его любовница «какая-то не такая», выпил еще водки и снова уснул, а очнувшись, нашел тело, ничего не смог вспомнить и от ужаса спрятал тело в подвал. Голову же лже-Ева спрятала в лесу, чтобы убитую никто не мог опознать. Ее и не опознали.

– Но почему были совершены остальные убийства? Потерпевшие ничего не знали о существовании лже-Евы и не могли причинить ей вред? – спросил Зубов хрипло.

Спросил только потому, что молчать дальше было уже неприлично. На самом деле происходящее было ему неинтересно. Его жизнь, полная счастья, любви и надежд, только что рассыпалась у него в руках, обрушилась гигантским оползнем под ногами. Вместо прошлого зияла черная, полная жирных червей яма, которая засасывала капитана Зубова, лишая его способности сопротивляться. Будущее не просматривалось вообще, потому что в нем не могло быть ничего, кроме отчаяния.