– Она несла бред, как психически больной человек. Про математическую ошибку, которую совершил великий профессор Лагранж, который никогда не ошибается. Про то, что он правильно поставил знак, но неправильно раскрыл скобки. Вам от этого легче? Это дает хотя бы малейшее представление о том, где может быть Олимпиада Сергеевна?

– Пока нет, – Крушельницкий говорил ровным тоном, который бывает у людей, когда они смертельно волнуются. – Но я постараюсь восстановить ход ее мыслей, потому что от этого зависит жизнь. Ее, а значит, и моя.

Он снова передал трубку Лаврову.

– Ну, Леха, встречаемся в отделе? – спросил тот. – Кто в магазин заезжает, ты или я? Жрать ужасно хочется.

– Давай ты, – попросил Зубов. – Мне кажется, я сейчас сдохну, как надорвавшийся конь в упряжке. Сил ни на что нет. То ли намерен разболеться окончательно, то ли нервишки шалят. Меня это дело доконает. Слишком личное оно для меня, понимаешь?

– Понимаю, – ответил Лавров коротко. – У самого так было. Но, Леха, рано или поздно это все кончится, а жизнь нет. Она пойдет дальше и будет прекрасна, несмотря ни на что. Даже не сомневайся.

– Да я и не сомневаюсь, – вяло сказал Зубов.

Через час они встретились в рабочем кабинете, быстро разложили на столе купленную Лавровым нехитрую снедь, разлили по кружкам огненный чай, который оказался как нельзя кстати, потому что Алексея бил озноб. Температуру померить, что ли… Они успели выпить примерно по полчашки и съесть по одному бутерброду, когда позвонил дежурный.

– Тут к вам гражданин рвется, – сообщил он, – буйный. Крушельницкий фамилия, пускать или в «обезьянник» определить?

– Пускать, – заорал Зубов, моментально забывший про усталость. Распахнул дверь кабинета.

Через три минуты с лестницы ввалился бледный Стас в наискосок застегнутой куртке. Шапки на нем не было, глаза блуждали.

– Парни, мне нужна ваша помощь, – сказал он. – Телефон сел, я не смог позвонить, поэтому приехал. Я знаю, что задумала Липа, и я знаю, где она сейчас. Поехали. Может быть, мы успеем. И еще. Мне кажется, что вы должны предпринять некоторые меры предосторожности.

* * *

Уже второй раз за сегодняшний день Зубов оказался перед входом в квартиру Бориса Савельева. Он уже видел эту металлическую дверь с взрезанным глазком, более того, стоя перед ней, разговаривал с самим Борисом, и было это, Зубов посмотрел на часы, всего два часа назад. Объяснение Крушельницкого казалось ему фантастическим, Зубов в него не верил.

По словам Стаса выходило, что Олимпиада Бердникова для того, чтобы доказать свою невиновность, решила сама поймать убийцу. На живца, так сказать.

– А кто убийца-то? – спросил Зубов жалостливо. Стас ему нравился, а его категорическое нежелание примириться с тем фактом, что его любимая женщина – психопатка, вызывало даже какое-то уважение.

– Вы мне не поверите, хотя это совершенно очевидно и лежало на поверхности, – ответил Крушельницкий, и теперь в его взгляде проскользнуло что-то, похожее на жалость. – Лагранж додумался, потому что он – гений. И мы с Липой, хотя и с опозданием, но додумались тоже. Плохо, что по отдельности, а не вместе. И плохо, что поздно.

Зубов все равно не понимал. У него поднималась температура, ноги и руки стали ватными, да и голову словно набили ватой, серой, клочкастой, с остатками стебельков хлопчатника. Такой мама в его детстве затыкала щели в окнах. Маленький Зубов любил рассматривать узоры на замерзших стеклах, дыханием протаивать в них дырочку, через которую можно было смотреть на улицу, а заодно выколупывать из-под рамы вату, катать ее между пальцами. Иногда весь подоконник бывал засыпан мусором, и мама очень ругалась.

Он вынырнул из своих температурных мыслей, потому что услышал знакомое имя.

– Анна? – это спросил Лавров.

– Конечно, – ответил Крушельницкий. – Ты тоже догадался?

– Скажем так, начал подозревать. – На Зубова Лавров старательно не смотрел, и тот никак не мог взять в толк, почему, а потом вдруг догадался.

– Погодите, вы что, считаете, что все эти убийства совершила Анна? И это ее сейчас отправилась ловить Олимпиада?

– Да. – Этот проклятый психиатр смотрел с такой жалостью во взоре, что Зубову вдруг захотелось его убить. – Липа пыталась тебе объяснить, ты не услышал. Лагранж много лет назад поставил правильный знак, но не смог раскрыть скобки.

– Что это значит? – заорал Зубов.

– Потом объясню. Ребята, поехали, а.

И вот теперь они стояли перед металлической дверью, за которой начиналась пока неведомая Зубову новая жизнь. Ну, это, конечно, в том случае, если за ней была Анна.

– Что дальше? – спросил он сквозь стиснутые зубы. – Звонить будем, вскрывать, взрывать, что?

– Взламывать, – ответил Лавров. – Сейчас ребята начнут. Стас, вы примерно представляете, что собиралась сделать Олимпиада Сергеевна?

– Я думаю, нет, я уверен, что она позвонила Анне и рассказала, что ее преследует полиция за преступления, которые она не совершала, но она устала и боится и что с удовольствием покончила бы с жизнью, которая много лет причиняет ей одни страдания. Она должна была завести именно эту тему, ту самую, которая когда-то давно мучила мать девочек. Каждый человек имеет право уйти из жизни именно так, как он хочет. Липа должна была озвучить тот способ, который она считает идеальным для себя, чтобы заставить свою сводную сестру действовать.

– И что именно она сказала? – грубо спросил Зубов.

– Что она мечтает умереть в объятиях Бориса, – мягко сказал Крушельницкий.

– И вы так спокойно об этом говорите? Что женщина, которую вы любите, мечтает умереть в объятиях другого мужчины? – зло спросил Зубов. Ему было так больно, что хотелось причинять такую же боль другим, хотя бы этому, когда-то симпатичному ему мужику, в одночасье ставшему врагом.

– Сказать и хотеть – разные вещи. – Крушельницкий пожал плечами и посторонился, пропуская ребят в масках, готовых начать открывать дверь. – Это единственное объяснение, в которое убийца бы поверила. Много лет все вокруг знали, как страдает Липа от того, что Борис ее бросил. На самом деле вся эта история давно уже в прошлом. Как говорится, было и быльем поросло. Липа смогла забыть и простить, потому что ей помог Лагранж и, надеюсь, я. Она спровоцировала Анну пойти на новое преступление. И договорилась с Борисом, что он ей поможет.

– А если мы опоздали? – напряженно спросил Лавров, следя за тем, как бригада колдует над дверью. – Она обладает недюжинной силой в момент обострения. Неужели Олимпиада Сергеевна не понимала, что это опасно.

– Олимпиада Сергеевна – очень хороший врач, работающий с людьми в состоянии острого психоза. Думаю, что она справится, – ответил Стас, но тут дверь наконец открылась. Люди в черной форме всыпались внутрь коридора, Лавров шагнул следом, а Зубов чуть помедлил на пороге, напряженно вслушиваясь в раздающиеся из квартиры голоса, вздохнул глубоко, как перед прыжком в воду, и вошел, действительно, как прыгнул. Вата перед глазами рассеялась только тогда, когда он оказался в комнате, наполненной людьми.