В то время люди только начали говорить о бисексуальности, но, мне кажется, я тогда даже не понимала, что это слово может как-то относиться ко мне. Мне не хотелось вешать на себя ярлык. Я любила мужчин. Я любила Селию. И меня все устраивало.

– Селия, прекрати. Не хочу продолжать этот разговор. Ведешь себя, как капризный ребенок.

Она холодно рассмеялась.

– Именно это я слышу уже который год. Ничего не меняется. Ты все так же боишься саму себя, и у тебя до сих пор нет «Оскара». Ты все еще та, кем и была всегда: пара красивых сисек.

В воздухе повисла тишина. Были слышны только помехи на телефонной линии.

И тут Селия расплакалась.

– Прости меня, – сказала она. – Мне не стоило этого говорить. Я правда так не считаю. Прости, мне очень, очень жаль. Я перебрала и очень по тебе скучаю. Прости за такие ужасные слова.

– Ничего. Все в порядке, – ответила я. – Мне нужно идти. У нас здесь уже поздно, ты знаешь. Еще раз поздравляю, милая.

Я повесила трубку, не дождавшись ее ответа.

В этом была вся Селия. Когда ей отказывали в том, чего она хотела, когда ее задевали, она обязательно отвечала тем же.

38

– И вы даже ни разу не припоминали ей этот разговор? – спрашиваю я у Эвелин.

В сумочке звенит телефон, судя по рингтону, это Дэвид. Я так и не ответила на его сообщение в выходные, потому что не знала, что сказать. А утром, когда я пришла сюда, у меня это просто вылетело из головы.

Я протягиваю руку к телефону и выключаю звонок.

– Когда Селия злилась, спорить с ней было бессмысленно, – говорит Эвелин. – Так что, когда атмосфера накалялась, я всегда отступала, чтобы не сделать хуже. Обычно я просто говорила, что люблю ее и не могу жить без нее, снимала топ, и на этом наш разговор подходил к концу. Что бы она из себя ни строила, одно объединяло ее со всеми мужчинами Америки: больше всего она всегда хотела потискать мою грудь.

– Но вы же не могли просто взять и забыть? Те ее слова?

– Конечно, я не забыла. Послушай, в молодости я бы первая сказала, что у меня нет ничего, кроме пары классных сисек. Моя главная валюта – это моя сексуальность, и я часто пользовалась ею вместо денег. В Голливуд я приехала плохо образованной, слабо знающей литературу, не обученной как актриса. Кроме красоты, у меня не было ничего. А гордиться своей красотой – дело опасное. Потому что ты позволяешь себе поверить, что единственное твое достоинство – это то, что имеет недолгий срок годности.

Когда Селия сказала мне это, я уже перешагнула за тридцать. И, по правде говоря, я думала, что мне осталось не так уж много лет. Я знала, что у Селии работа будет и дальше, хотя бы уже потому, что режиссеры приглашали ее сниматься благодаря ее таланту. Но я не была уверена, что смогу работать, когда у меня появятся первые морщины, когда замедлится метаболизм. И да, конечно, те слова Селии меня очень обидели.

– Но вы же и в самом деле талантливы, – возражаю я. – И к тому времени вас уже трижды номинировали на «Оскар».

– Ты руководствуешься здравомыслием, – улыбается Эвелин. – К сожалению, здравый смысл работает не всегда.

39

– В 1974-м, в мой тридцать шестой день рождения, я, Селия, Гарри и Джон пошли в «Пэлас», самый дорогой, как считалось, на тот момент ресторан в мире. А мне тогда нравилось быть экстравагантной и чуднóй.

Вспоминаю сейчас и не понимаю, как я могла так спокойно разбрасываться деньгами, словно тот факт, что они так легко мне доставались, означал, что я не должна знать им цену. Сейчас это выглядит даже оскорбительно. Все эти частные самолеты, икра, целая бейсбольная команда помощников.

Но тогда мы пошли в «Пэлас».

Мы позировали для фотографий, зная, что они вскоре появятся во всех таблоидах. Селия заказала для нас бутылку «Дом Периньон». Гарри – четыре «Манхэттена». И когда нам принесли десерт с зажженной свечкой, мои друзья на глазах у всех спели мне поздравительную песню.

Гарри был единственным, кто попробовал торт. Мы с Селией тщательно следили за фигурой, а Джон придерживался строгой диеты, поэтому ел практически только протеины.

– Ив, ну попробуй хотя бы кусочек, – добродушно предложил Джон, придвинув ко мне тарелку с тортом. – Сегодня же как-никак твой день рождения.

Я подняла бровь, взяла вилку и соскребла с торта немного шоколадной глазури.

– Что ж, ты прав, когда прав, – сказала я Джону.

– Да он просто не хочет, чтобы я его ел, – усмехнулся Гарри.

– Ну да, двух зайцев разом, – рассмеялся Джон.

Селия постучала вилкой по бокалу.

– Ладно, ладно. Дайте сказать.

На следующей неделе ей нужно было ехать в Монтану на съемки нового фильма. Она перенесла дату начала, чтобы быть со мной в этот вечер.

– За Эвелин, – сказала она, поднимая бокал. – За ту, кто освещает собой каждую комнату, в которую входит. И благодаря кому каждый наш день – сказка.

Потом Селия и Джон пошли вызывать такси, а Гарри остался помочь мне надеть куртку.

– Ты понимаешь, что наш с тобой брак самый долгий из всех, что у тебя были? – спросил он.

К тому времени мы были женаты уже почти семь лет.

– И к тому же лучший из всех, что были.

– Я тут подумал…

Я понимала, о чем он. Или, по крайней мере, подозревала. Потому что тоже об этом думала.

Мне было тридцать шесть.

Конечно, некоторые женщины рожали даже позже, чем я, но последние несколько лет я ловила себя на том, что частенько заглядываюсь на детей в колясках и вообще всегда наблюдаю за ними, если они оказываются поблизости.

Я брала на руки детей подруг, крепко прижимала их к себе и держала, пока мамы не забирали их обратно. Я представляла, как будет выглядеть мой ребенок. Думала, каково это, подарить человеку жизнь и подарить нам четверым кого-то, на ком мы сможем сосредоточить все наше внимание.

Но если я собиралась это сделать, то надо было шевелиться.

И решение завести ребенка было не только моим и Гарри, принять его должны были все четверо.

– Ну же, – сказала я, выходя из ресторана, – давай, скажи это.

– Ребенок. Наш с тобой ребенок.

– Ты уже обсудил это с Джоном?

– Вообще-то, нет. А ты с Селией?

– Нет.

– Но ты готова?

Моя карьера определенно пострадала бы. Это было неизбежно. Я собиралась превратиться из женщины в мать, а в Голливуде это были взаимоисключающие понятия. Мое тело изменится. Я не смогу работать несколько месяцев. Соглашаться было очень опрометчиво.

– Да, – тем не менее сказала я. – Готова.