И когда стая подсела к чучелам, когда, тихонько покеркивая, нырки настороженно оглядываются по сторонам, не шелохнись, старайся не смотреть на этих красавцев, потому что даже блеск глаз может выдать тебя. Узрев опасность, утки быстро сплываются перед взлётом, а то и без всякого такого «предупреждения» залопочут лапками и крыльями по воде, и – поминай, как звали!

Особая же прелесть этой охоты в том незабываемом зрелище, когда к твоим чучелам с шумом проходящего поезда валится с неба сотенная стая чернетей, красноголового нырка или другой утки! Это надо увидеть и прочувствовать! Если это когда-нибудь произошло на твоих глазах, ты не сможешь не остаться навсегда ярым приверженцем этой охоты.

НОЧЬ

Кончается октябрь. До света ещё далеко. Осенние звёзды из чёрного неба смотрят прямо мне в глаза. Ветра нет, и великая тишина предрассветной поры легла на огромное пространство волжской Дельты. Над тростниками и кундраками, над мелкими плёсами тихо струящейся воды, над банками-протоками, где вода, словно возмещая свою медлительность на мелководьях, идёт к морю со скрытой силой, над миллионами живых тварей – бакланами, чайками, пеликанами, лебедями, утками, гусями, каравайками, колпицами, цаплями, кабанами, енотами и прочей птичьей и звериной оравой – над всем этим царит ещё ночь.

Однако чувствуешь, что рассвет уже близится. В предрассветной мгле есть что-то такое, что говорит безмолвно – ждите зарю! Не надо даже видеть изменившееся положение знакомых созвездий (вон Большая Медведица встала на попа), не надо смотреть на часы – природа чётко отсчитывает неумолимый свой ритм. Полярная звезда, вокруг которой оборачивается весь звёздный мир, здесь заметно ближе к горизонту, чем на севере.

Вот уже несколько дней я живу в астраханских плавнях, отключённый от суматошного городского ритма, и древние охотничьи инстинкты словно возродились во мне. Просыпаюсь задолго до рассвета, и никому не надо будить меня. Голова всегда свежая, ничто не беспокоит мозг. Забота одна – за ружьё и на охоту. Благословенный утиный рай каждый день предвещает добычу.

Нас четверо в двух лодках. Мы ночуем прямо в них, забравшись в спальные мешки. Лодки стоят на мелководье. Вокруг четырёхметровые тростники окружают стенкой нашу стоянку. Мы словно в маленьком дворике. Такие заливчики-затишки здесь так и называют – дворики.

Тростники безмолвны сейчас, но только потянет ветер, как они начинают покачиваться, скрипеть, шуршать. Кажется, что кто-то лёгкий ходит в самой их чаще, где не пройти даже кабану, ходит, раздвигая сухие стебли, будто стараясь увидеть наши лодки и заглянуть в них. И хочется всмотреться в тревожно шуршащие тростники и узнать, кто же там крадётся так невесомо и невидимо. Но нет никого в ночной темноте, только тростники да ветер.

Рассвет всё ближе, и надо собираться на утрянку – утка ждать не будет. И вот мы выдвигаемся в путь, к месту. Лёгкое течение небыстро тянет наши лодчонки-куласы. То слева, то справа, то впереди с плеском, кряканьем, иногда молча взлетают невидимые утки.

Трепетный звук крыльев на взлёте сменяется удаляющимся, таким знакомым их посвистыванием, а потом – тишина. Только булькает шест, которым ты направляешь кулас в нужную сторону. Hа фоне чёрного неба и чёрной стены тростников еле различаешь впереди себя ещё более чёрную фигуру охотника, плывущего стоя в куласе. Кулас – это маленькая плоскодонная лодчонка на одного или на двоих. Острый нос и такая же острая корма. Борт лодки возвышается над водой всего на десяток сантиметров. Кулас надёжно устойчив, когда ляжешь плашмя на дно, а стоя, с шестом в руках надо уметь сохранять равновесие, как бы сливая в единое целое шест, кулас и своё тело.

В астраханских кундраках, зарослях ежеголовника на мелководьях, кулас, несмотря на свою вёрткость и валкость, незаменим. Он легко пронзает переплетённые плотные стебли, его нетрудно перетащить по поваленному тростнику, чтобы не обплывать бесконечную тростниковую стенку. B куласе спят, готовят еду и едят. Вся жизнь астраханского охотника – на плаву, а кулас – это маленький островок личной суши охотника, домик без крыши.

Вся жизнь астраханского охотника – на воде.

Глубина плёса, раскинувшегося на многие километры, всего ничего – чуть выше колена, кое-где и немного больше. Вся охота проходит практически пешком среди необозримого простора воды, кундраков и тростников. Дно достаточно твёрдое, и ноги не вязнут. Специальный костюм – прорезиненный комбинезон с сапогами вместе – позволяет брести, куда глаза глядят. Однако заблудиться в этих до ужаса однообразных куртинах тростника можно элементарно. Астраханские плавни заглотали не одну человеческую жизнь. Чтобы не потерять место стоянки, где оставлены наши моторки, мы воткнули длиннющую замету – два связанных шеста с тряпкой на верхнем конце.

УТРО

Светает. Туман поднялся от воды и начинает плотнеть до какой-то ватной ощутимости. Не дай Бог, простоит всё утро, и не увидишь тогда ни одной дичины.

Я загнал кулас под самую стенку тростника и ещё завалил его толстыми, в палец, стеблями. Вытаскиваю сидушку – изобретение астраханских охотников. Это деревянный кол, заострённый с одного конца, с другого прибита дощечка-сиденье. Устал бродить-ходить – воткнул сидушку в дно и садись, отдыхай, жди, когда утка налетит.

Туман наливается молочной белизной – скоро встанет солнце. В той стороне много светлее. Да мне и видно только в сторону востока – сзади стенка тростника. Там слышен шорох и тишайшее попискивание – какие-то птахи малые копошатся, а какие именно, не видно. Тростник начинает скрипеть, перешёптываться. Потянул ветерок. Ну, вот и ладно – подразгонит туман, будет хороший день.

Прямо на меня из тумана беззвучно выплывают взмахи крыльев. Руки автоматически кидают ружьё к плечу. Стоп! Это ведь белая цапля. Отставить! Через минуту опять ёкает сердце, но это опять не утка, а чайка пролетает совсем близко. Рассвело уже так, что я вижу её глаза. Утка же почему-то не летит.

И тут ухает выстрел одного из наших охотников. Эхо прокатилось по утренним камышам и убежало на дальний плёс. Там уже загомонили гуси.

Быстрый свист крыльев – справа вырывается пара. Кряквы! Приклад в плечо, отдача от выстрела – и задняя кувыркается к воде. Разлетаются, сверкая, брызги. Я и не заметил, как над тростниками выползло большое солнце, и кряква-селезень упал прямо на блистающую солнечную дорожку. Его потихоньку сносит вправо. Оранжевеет лапка, зеленью отливает повёрнутая набок головка, торчит острый кончик крыла.

Мчимся по прокосу в тростниках, а куласы на прицепе.

Я не спешу доставать эту первую в это утро добычу – она всего в пятнадцати шагах. Если и понесёт опять, всегда успею её достать. Странное чувство овладевает мной. Я ловлю себя на мысли, что раньше, в юности, всегда просто-таки ястребом кидался к добыче, а теперь не тороплюсь. Неужели настрелялся? Нет, неправда! Впереди ещё много удачных выстрелов, много новых трофеев… Где-то за дальними тростниками галдят гуси, много гусей.