Так уж получилось, что за всю мою совсем не короткую охотничью жизнь мне ни разу не довелось стрелять по гусю. Как и любой охотник видел я их немало, видел, но не стрелял.

Однажды в середине пятидесятых годов в Иркутской области на левобережье Ангары, когда ещё не было ни одной плотины на этой красавице реке, я видел массовый пролёт гуся. Такого я никогда не видел и, скорее всего, больше никогда не увижу.

Это было в сентябре. Утром мы выскочили из дома и ахнули – всё было бело от первого снега, сверкало солнце, а отовсюду слышалось гусиное кагаканье. Шёл гуменник, и шёл, что говорится, валом. Весь горизонт на все четыре стороны света был заполнен гусиными косяками. И какими косяками! В каждом было не меньше сотни птиц. Они шли и шли. Прямо над нашими головами, но очень высоко. Мы даже за ружья не брались.

И было ещё много случаев. Даже уже здесь, когда в первый же вечер после приезда мы с егерем отправились на куласах на место гусиной жировки.

…Невеликой ширины мелководье заросло лотосом. Он уже давно отцвёл, стебли его пожухли и торчат метра на полтора над водой. Сверху, словно перевёрнутый конус, – бурые шапки бывших соцветий. B них погромыхивают крупные, примерно с вишню, орешки. Hа лотосе и жирует гусь. Мы пересекли мелководье, хрустя его стеблями, и затолкались в трёхметровый тростник.

Никогда прежде я не видел таких гигантских тростников. Старательно маскируем куласы. Зундят последние комары. Где-то слева кричат гуси. Быстро темнеет. Егерь Костя говорит, что именно эта стая и должна прилететь сюда, на этот лотос.

И вот когда планку ружья стало видно только на фоне неба, раздалось приближающееся одиночное кагаканье: «Ка-ганг! Ка-ганг!» «Сторожевик! Разведчик» – подумал я, зная, что в него нельзя стрелять. Ведь он должен привести на место кормёжки всю стаю, если не заметит ничего подозрительного.

«Ка-ганг! Ка-ганг!» – он стремительно налетает, и всё остальное исчезает в мире напрочь. Нет ни соседа-егеря, ни комаров около уха, ни зыбкого шатания куласа, ничего нет – только неумолимо приближающийся чёрный силуэт большой птицы, серого гуся. Вот он, поворачивая голову, проходит над нами, и Костя не выдерживает, вскидывает своё ружьё.

Грохот выстрела, и здоровенный гусак валится с треском в тростник позади нас. Всё! Охота окончена! Гуси не придут сюда, не придут, во всяком случае, сегодня.

Не разговаривая, мы двигаемся к дому. Мне хочется отругать Костю за торопливость, за дурацкое нетерпение, но дело сделано, и остаётся только молчать…

Но вот сейчас я опять слышу за своей спиной такое знакомое: «Ка-ганг! Ка-ганг!» Оборачиваюсь в самый последний момент – две секунды позже, и они прошли бы мимо. Стреляю навскидку поверх тростниковых метёлок. После первого выстрела передовой гусь словно сломался, мотнув длинной шеей. Сверкая белым подбоем крыльев, беспорядочно переворачиваясь, он стремительно падает на воду. О, радость! Тут же стреляю ещё раз и мажу! Позорно мажу! Это всегда так – не смотри на сбитую первым выстрелом дичину, если хочешь попасть по другой из второго ствола! Я же, выстрелив по второму гусю, наверняка, сам того не замечая, провожал взглядом первого до воды. Ушёл второй из пары, а каким мог бы быть дуплет! Первый гусь, даже первые гуси – дуплетом!

Ну да ладно! Зато я до подробностей запомнил сверкание испода крыльев первого, падение тяжелой птицы, её удар о воду и брызги, долетевшие почти до меня.

Я поднимаю такой желанный для меня трофей и вдруг неожиданно для себя понимаю, что можно кончать охоту и возвращаться в Москву – долгожданная добыча у меня в руках. Желание исполнилось, что ещё надо человеку?

Вот и первый гусь! Серый!

Вставало солнце. Легкая туманная дымка стлалась над кундраками и постепенно уползала в тростники. Воздух постепенно прозрачнел, открывалась даль, и оттуда нёсся гомон гусей. Одного я держал в руках…

Надо мной, с запада на восток, поперёк Дельты бесконечной вереницей тянут большие чёрные птицы. Это бакланы летят на кормёжку. Рыбы полно в любом месте Дельты, но бакланы летят на свои излюбленные места, кормовые мелководья за многие километры с завидным постоянством. У этой чёрной цепочки словно нет начала и нет конца. Начало за горизонтом на западе, конец за горизонтом на востоке, если считать началом то место, откуда летят бакланы.

Несколько раз я видел не одну, а две, а то и три параллельно тянущиеся цепочки через всё небо. Цепочки эти медленно извиваются, иногда рвутся, соединяются снова, и, правда, кажется, что конца им не будет.

Но конец всё-таки бывает. Последние птицы летят так же неторопливо, как и первые. Похоже, им всё равно, кто из них прилетит раньше на место кормёжки. Рыбы хватит на всех, так что торопиться не имеет смысла. Вечером всё повторяется, но только птицы летят в обратном направлении, к местам ночёвок.

Мы видели однажды, как такая вот вереница бакланов свилась вдруг в гигантскую вращающуюся чёрную воронку над мелководьем. Птицы хотя и были далековато, но слышно всё же было, какой там стоял гам и плеск. Бакланы кидались в воду с высоты и взмывали, уступая место другим. Творился вроде бы хаос, но в нём просматривалась система – вниз и вверх, вверх и вниз по спирали над мелководьем.

Сколько птицы там было, сказать трудно, во всяком случае, не меньше тысячи. Пока мы наблюдали за этим хаосом, оттуда подъехали на моторке рыбаки и сказали, что там идёт стая воблы, а бакланы пользуются моментом, кидаются на рыбу. Сколько же они её выловили?

ДЕНЬ

Чирок, эта самая маленькая из уток – настоящее испытание для охотника. Говорят, летит, как пуля. Так вот это о чирке. Цель – чуть больше кулака, а скорость – действительно, как у пули.

И вот мы едем на самые дальние кундраки специально за чирками. Испытать, так сказать, своё мастерство.

Ревёт мотор, «Крым» летит по широкому прокосу в бесконечных кундраках. Сзади на верёвке два куласа, один за другим. По краям прокоса из травы то тут, то там вырываются кряквы. Одиночки, пары. Пролетят немного и плюхаются на воду.

Место, где табунятся чирки, мы заметили издалека – стайки их мелькали над кундраками. Когда Юра заглушил мотор, стали слышны со всех сторон чирочьи голоса. Сколько их тут! Пронзительно пикают и тихонечко словно щебечут уточки. То жалобно, то задорно трюкают селезенчики.

Кундраки в этом месте протянулись на километры. Среди них кое-где куртины тростника. Отвязав куласы, мы забираемся в них и расплываемся в разные стороны, чтобы не мешаться.

Подъезжаю к кусту тростника поплотнее, быстренько расставляю чучела и заталкиваюсь в него. Метрах в семидесяти в такой же куст заталкивается и Юра.

Летят чирки.