Марфа взяла с тумбочки бутылку воды и начала жадно пить прямо из горлышка.

– Понятно теперь, почему вы обрадовались, когда Елизавета предложила вам обучение дочери у нее на дому, – вставил я свое слово в рассказ старушки.

– Да, идея мне понравилась, – подтвердила Горкина. – Детей мало, учителя столичные не чета нашим деревенским, и Веры Ивановны с ее бзиком про гениальную оперную певицу рядом не будет. Ленка стала ходить к Брякиной. О-хо-хо, не бывает сливы без косточек…

Максим очень противным оказался. Отец воспитывал мальчика наследным принцем, сын так себя и ощущал. Папаша объяснил ему: «Толя, Гена и Лена твои рабы, они за мои деньги учатся, обязаны тебе ботинки чистить и в ноги кланяться». Мальчишка натурально над ребятами издевался. На глазах матери он сладким пряником прикидывался, а как Елизавета отвернется, из него черт наружу лез, свинья хрюкающая. Лена все время мне на него жаловалась.

Когда Макс исчез, Марфа сразу сообразила: дети что-то ужасное сделали. И в тот же вечер устроила своей дочери допрос с пристрастием, ремень взяла, отстегала ее по попе. Девочка заплакала и сквозь слезы правду выложила.

Оказывается, мальчики одну доску на заборе расшатали, лаз для себя сделали. Таким образом юные безобразники смогли в лес тайком бегать. Елизавета думала, что дети на заднем дворе играют, а они туда только зайдут – и вскоре совсем в другом месте оказываются. Но в тот роковой день они остались на детской площадке. Максим сел на качели и велел Лене:

– Раскачивай.

Вместо нее за цепь взялся Гена.

Макс заорал:

– Я ей приказал!

– Она девочка, – ответил Палкин.

Максим завизжал:

– Я что сказал? Делайте, как я хочу! Вы здесь для того, чтобы мне прислуживать! Вот пожалуюсь папе, он вас выгонит!

И плюнул в Лену. Прямо в лицо ей угодил. У Горкиной гнев всколыхнулся, она изо всей силы качели ногой пнула. Те резко назад подались, Максим не удержался, упал. Начал вставать, и тут деревянное сиденье, которое помчалось обратно, угодило ему прямиком в лоб. Брякин рухнул замертво, по его лицу полилась кровь.

Ребята перепугались, стали тормошить пакостника, но тот не шевелился. Все же они маленькие еще были, побоялись, что их накажут, и поступили совершенно по-детски – попытались скрыть происшествие. Взяли мальчика, вытащили через дыру в заборе в лес, отволокли подальше, сами не помнили куда, наткнулись на яму, бросили товарища в нее, забросали ветками…

– Дочь покаялась поздно вечером, – тяжело вздохнула Горкина-старшая. – Сначала я растерялась, не знала, что делать, и тут матушка Ирина примчалась, сообщила о том, что случилось на шоссе на Ведьмином повороте. Я Лену дома заперла, велела никому не открывать. Матушке ничего про то, как дети Максима убили, не сообщила. Не до моих откровений ей было. Да и не находила я в себе сил признаться, что дочь моя убийца. Ведь как все выглядит? Кто Максима с качелей столкнул? Горкина. И кого к ответу призовут? Всю жизнь дочке поломают, в спецшколу отправят. Я этого для нее не хотела.

Пожилая женщина помолчала и снова вздохнула.

– Ладно, уж скажу вам сейчас совсем честно. Муж-то мой в психиатрической лечебнице умер. Я об этом никому в деревне не рассказывала, все думали, что Антон от рака постоянно лечится, а он в психушку укладывался. У него припадки гнева случались. Как накатит – убить всех хочет. Через пять минут настроение изменится – всех обожает. Называется болячка «биполярное расстройство». Как на качелях человек живет, ровного, нормального настроения у него нет: то всех кругом зарезать-задушить собирается, то любит до икоты. Обидчивый, злопамятный, мстительный мужик. Упокой Господь его душу… Ленка вся в отца, только в крайности не впадает. Но если чего ей хочется, своего добьется, к цели паровозом прет. Думаю, ненавидела она Максима люто, вот и спихнула пацана с качелей. Плакала, конечно: «Мамочка, я случайно». Да только мне кажется, что нарочно она его сбросила, именно убить хотела. Разумеется, я молчала обо всем. Пусть про свою дочь правду знала, а все ж в лапы милиции отдавать ее не собиралась.

Марфа Ильинична расправила одеяло на коленях.

– Когда мы отца Дионисия и монашку похоронили, матушка Ирина в обморок упала. Однако быстро в себя пришла, хотя было видно, что ей плохо. Я Филиппу сказала: «Уводи ее, а я вещи священника соберу и принесу». У него всего-то одна сумка была, она раскрылась, все высыпалось. Филипп напомнил: «Парень этот, Никита, говорил, что еще мальчик на переднем сиденье лежал. И где он? Куда подевался?» Ни в автомобилях ребенка не нашлось, ни на дороге. Ну я и предположила: «Наверное, он в обмороке был, а потом очнулся и удрал. Беспризорных много нынче». Ветров «жигуленок» с телами москвичей уже сбросил в карьер и тарантайку тарасовскую к оврагу отогнал. Потом матушку Ирину на мотоблок усадил, ей совсем нехорошо стало, и уехал. Я начала хабар собирать.

– Подождите, – остановил Горкину Протасов. – А где же находился водитель? Валерий?

– Его там не было, – пояснила Марфа. – Машину мы сразу узнали, поняли, чья она, но самого хозяина за рулем не обнаружили. Ветров тракториста увидел, когда матушку вез, тот на околице сидел – лицо безумное, глаза навыкате. Филипп перепугался: Валерка-то отца Дионисия со станции вез, а ну как начнет всем рассказывать, что священник погиб! Ветров к Тарасову бросился, давай его расспрашивать: «Что случилось? Почему у тебя вид такой странный?» Тракторист ему вроде разумно отвечает: «Стоял у вокзала, думал, может, подвезу кого… А как я сюда-то попал? Где мой драндулет?» Память ему отшибло. Напрочь. Как день провел, внятно рассказывал, и как на станции был, тоже не забыл. А дальше – пустота. И умер он через пару дней.

Горкина сцепила пальцы в замок.

– Как Тарасов до околицы добрался? Почему мы его не заметили, когда к месту аварии неслись? Спросите чего полегче, не знаю. О чем раньше-то я говорила?

– Вещи вы стали собирать, – напомнил я.

– Верно, – кивнула Марфа. – Запихиваю их в сумки и вдруг слышу: «апчхи!» Господи, перепугалась я до ужаса! Развалюха тарасовская пустая, в ней точно никого нет, мертвые убраны, на дороге тоже никого, кругом лес. Как я со страха не умерла! И вдруг опять: «апчхи». Только тогда я под тарантайку заглянуть догадалась. И вижу, Максимка там прямо в грязи лежит. Я его еле-еле вытащила, мальчик ко мне прижался и тихонечко так заговорил: «Лена меня убить хотела. Ой, такая страшная стала… Сбросила с качелей, а когда я упал, села мне на грудь, душить начала, горло сдавила… потом камень схватила, в лицо била… Мальчики ей помогали…» И рассказал, как он потом в яме какой-то очнулся, еле вылез, пошел по дороге, увидел машину, проголосовал, та и остановилась.

Марфа Ильинична прижала руки к груди.

– Я его слушаю и понимаю: он не врет. На шее у парнишки синяки, прямо пальцы отпечатались, видно, что его за горло держали. Да и весь он израненный был… Думаю: значит, в Ленке моей отец-псих ожил, вот она на Максимушку и накинулась. А Винкин с Палкиным, как дикие звери, унюхали кровь и бросились Брякина добивать. Если честно, мне сынок Лизкин не нравился совсем – противный мальчишка, заносчивый, хамоватый, барина из себя корчил. Но о чем я в тот момент думала? О дочери своей, которая сначала соученика до смерти избила, а потом вместе с товарищами в лес его оттащила и спрятала. Очнулся мальчонка, жив… А Ленка считает его мертвым… Она убийца. Один раз человека жизни лишила, значит, и во второй сделает… Вот где страх-то! Как же мне поступить? Если Максима домой отвести, малый все матери расскажет. Ведь отец Дионисий при нем погиб. И наши разговоры тут он слышал, знает, что мы с Филиппом и матушкой Ириной затеяли. Ой как неладно получилось! Я у мальчика спросила: «Кто тебя на шоссе подхватил? Знаешь их?» Брякин ответил: «За рулем был дядя Валерий, я около него на сиденье залез. А сзади сидели поп, который вместо отца Владимира будет, и еще тетенька. В нас другой автомобиль врезался». И говорит, говорит… А я только все больше пугаюсь: Максимка все знает, очень умный ребенок, не по годам развитый, непременно разболтает правду. Храм закроют, мою Ленку в спецшколу заткнут, на всю жизнь на ней клеймо «убийца» останется, на работу ее никуда не возьмут, замуж она не выйдет… Ну и…