– Дочка собиралась в Москву, хотела учиться пению. Как раз школу заканчивала и в консерваторию намылилась, дура. Все никак слов училки про свою гениальность забыть не могла. А я ее не пустила. Вот тогда Брякина и принялась за старое. Гадила нам года два. Потом прекратила. Недавно вот снова за старое взялась. Почему я ей по башке дала-то? Поверьте, не хотела убивать. Я же вам рассказывала, руку она мне с ухмылкой протянула… А у меня нервы на пределе, дверь-то опять измазана.

– Почему вы не отпустили дочь на учебу? – осведомился я.

Марфа вытаращила глаза.

– Вот и глупость вы спросили! Объяснила уже: отец-псих в Ленке ожил, на Максима накинулась, била, душила. Такую далеко от себя нельзя отпускать, бед натворит. Нет у нее никого особого таланта. А в столице один разврат, нельзя ей туда, погибнет. Ой, что-то у меня голова сильно заболела… Кружится все, вижу плохо…

Аппарат у кровати Горкиной запищал.

Старушка закрыла глаза, и в ту же секунду в палату вошел врач.

– Разговор окончен, у больной давление резко поднялось. Уходите.

Мы с Евгением вышли в коридор и двинулись к лифту. Начальник полиции вынул из кармана телефон и протянул мне.

– Читай, тут отчет эксперта. Записка, получив которую Лиза Брякина поспешила к Марфе, чтобы помириться, была напечатана на пишущей машинке «Колибри». Такая сейчас не продается, а вот в советские времена была весьма популярна. В конце восьмидесятых ее легко можно было купить. Посмотри, где одна из машинок до сих пор стоит… Ты все понял?

– Да, – кивнул я. – И нам необходимо срочно поговорить с человеком, который имеет к ней доступ.

– Срочно не получится, этой личности сейчас дома нет. В Москву укатила, – уточнил Евгений.

Я пожал плечами.

– Но ведь вернется.

– А куда денется? – хмыкнул Протасов.

– Екатерина мне сказала, что кожаная куртка с черепом из стразов на спине есть только у Павла Ветрова, – заметил я, – у подозреваемого такой нет.

– Верно, – буркнул Евгений. – А помнишь, что нам Филипп Петрович говорил? Подкладка красилась, он ее бензином протер и под навес на улице выветриваться повесил.

У Протасова зазвонил телефон. Начальник полиции выслушал кого-то и помрачнел.

– Иван Павлович, есть новость: Анатолий Винкин погиб.

– Как? – воскликнул я.

– Его родители умерли, семьи у Анатолия не было, жил один. Сегодня вышел на балкон покурить и – упал. Вроде Винкин находился в состоянии алкогольного опьянения… Ты ж понимаешь, что следующий Палкин? – воскликнул Евгений и вновь схватился за свой мобильный.

– Здравствуйте, дорогие гости, – пропела Елена, впуская нас в дом. – Уж извините, может, все-таки завтра вы со мной побеседуете? Сейчас уже поздно. Хотя, ей-богу, не понимаю, чем помочь могу. Все, что знала, рассказала.

– Долго вас не задержим, – пообещал Протасов, бесцеремонно входя в комнату, – остался один маленький вопрос.

– Понимаем, что вы устали, – заговорил я, – ведь с раннего утра на ногах. Мы по дороге к вам Иванову встретили, и Раиса сказала, что видела вас ни свет ни заря, мол, в шесть утра Елена на первой электричке в город подалась.

– Ну конечно, Иванова все знает, – рассвирепела Горкина, – шесть глаз у нее, десять ушей и четыре языка.

– Чем в Москве занимались, если не секрет? – осведомился начальник полиции.

Елена гордо вскинула подбородок.

– Что ж, не стану свой успех скрывать. Говорила уже вам, меня отобрали для участия в шоу «Голос народа», сегодня был первый съемочный день. Начало в девять, но надо было еще платье подогнать по фигуре, прическу сделать, макияж. Вот и пришлось отправиться раненько.

– Удачно все прошло? – спросил я.

– Еще как! – радостно заявила Горкина. – Из тридцати участников осталось десять. Я среди них. Непременно получу первое место. И добьюсь своего, стану известной певицей, уеду в Италию.

– Марфе Ильиничне это не понравится, – поддел дочь Горкиной Евгений.

– Мать мне жизнь поломала, – взвизгнула Елена, – к юбке своей привязала.

– Да, она вас, совсем маленькую, в интернат при музыкальном училище жить не отпустила, – кивнул я, – в консерваторию поступить не дала.

– Верно, – покраснела Горкина. – Но сейчас не в ее власти мне помешать. Когда тело-то для похорон отдадите?

– Никогда, – улыбнулся Евгений. – Потому что жива ваша матушка.

– Вы с ума сошли? – взвизгнула Елена. – Мне сказали…

– Ошибка вышла, – вздохнул полицейский, – я пришел просить прощения. До вас сегодня весь день дозвониться безуспешно пытались.

– На съемки нельзя мобильный брать, – машинально заговорила Лена, – он в сумке лежал, а та в гримерке осталась. Трубка у меня древняя, только звонить можно, в ней непринятые вызовы не видны.

– Вы вроде не рады, что мать обнять можно, – заметил я.

Горкина опомнилась.

– Нет-нет, я счастлива! О, мама жива! Просто это… внезапно… неожиданно… я ошалела. Неужто она правда жива?

– Да, Марфа Ильинична в порядке. В клинике перепутали документы двух больных, поэтому огорошили вас дурной вестью, – пояснил Протасов, усаживаясь на стул. – Скоро ваша мать вернется домой. Ох, думаю, она сделает все, чтобы вы отказались от шоу.

– Нет! – завопила Елена. – Нет! Все! Хватит! Она меня шантажировала, говорила: «Если уедешь в город, я всем расскажу, как ты…»

Горкина резко замолчала. Я усмехнулся.

– Как вы убили Максима? Вы это хотели сказать?

Елена заплакала. Протасов положил перед ней свой телефон.

– Вот эту записку, напечатанную на старой машинке, в день своей смерти получила Брякина. Читаю вслух: «Лиза! Хватит нам воевать. Вчера был день рождения Максима. Приходи сегодня, помянем мальчика. Я ошибалась насчет тебя, теперь знаю правду. Хочу тебя обнять. Твоя Марфа». Вот почему Лиза, улыбаясь, протягивала вашей матери руку при своем появлении в вашем доме. А Марфа Ильинична сочла поведение Брякиной изощренным издевательством, и у нее сорвало крышу. Кстати! Ведь Елизавета после исчезновения сына примерно год только пачкала дверь вашей избы фекалиями, не так ли? А все следующие гадости делали вы. Чего вы добивались? Хотели, чтобы мать согласилась уехать жить в Москву? Мы поняли это потому, что створка покрывалась дерьмом в те моменты, когда мать не отпускала вас заниматься пением, и начинался новый «виток гадостей от Лизы», хотя Брякина была ни при чем. Так?

– Да, – прошептала Елена. – Сначала я думала, что мамаша поймет: Елизавета жить нам тут не даст. Умные Винкины и Палкины сразу удрали, а мы остались. Но мать… она… она…

Я решил помочь Горкиной.