В грузовой кабине у небольших квадратных окон расположились четверо: Жук, Золотухин, корабельный врач и Анна Воронец. Погода отвратительная: низкая рваная облачность, видимость не более километра, резкий порывистый ветер. В другой ситуации летчик вряд ли принял бы решение вылетать при таких условиях, но ради командира «Фрегата» он сделал исключение.

Все молча взирают на монотонную серость холодного моря. Четверо сквозь квадратные иллюминаторы фюзеляжа, летчик, штурман и бортмеханик – через выпуклое остекление пилотской кабины…

Полсотни километров для мощной «кашки» – раз плюнуть.

Плевок – это четырнадцать минут с поправкой на сильный встречно-боковой ветер.

Борттехник оборачивается и знаками дает понять: мы на месте! Уменьшив скорость до ста километров в час, командир экипажа приступает к поискам. Задача каждого находящегося на борту: всматриваться в поверхность беспрестанно движущейся темно-серой массы и немедленно докладывать о любом плавающем на поверхности предмете.

Завладев одним из биноклей, Анна внимательно изучает бушующее море.

Ничего. Ни одной точки, за которую зацепился бы взгляд. Только высокие волны да вскипающие на их гребнях седые буруны.

– У него есть сигнальный патрон, – оповещает сидящих рядом Анна.

– Откуда вы знаете? – оборачивается Жук.

– Внутри лодки у него отобрали все, а меня всерьез не восприняли и обыскали кое-как, – сбивчиво объясняет она. – В общем, перед выходом через шлюз я незаметно сунула ему свой патрон.

– Хорошая новость, – кивает Михаил и сообщает о наличии патрона экипажу.

Поиск продолжается…

* * *

Вертолет рыщет по району, центром которого является запеленгованная точка последнего контакта с подлодкой. Район не маленький – сорок квадратных километров, но вся его площадь досконально изучена сидящими внутри «вертушки» людьми.

Через час с небольшим к точке потери контакта успел прибыть и «Адмирал Никоненко». Он также ходит галсами по акватории, а несколько наблюдателей с крыльев мостика вглядываются в беснующуюся вокруг стихию.

Идет третий час поисков, и с каждой минутой надежд остается все меньше и меньше…

– Пора возвращаться, – стараясь не смотреть в глаза пассажирам, оглядывается борттехник.

– Как возвращаться? – бледнеет Анна.

– Топлива осталось на тридцать минут полета. Пока дойдем до корабля, пока выполним заход, пока сядем…

Женщину поддерживают подчиненные Черенкова. Михаил Жук кладет ладонь на плечо борттехника:

– Парни, пройдите в последний разок. Только не в площади района, а немного дальше его границы.

– Раньше эти суки его точно не отпустили, – поддерживает Золотухин, – а позже могли.

– Пожалуйста, – умаляюще складывает руки Воронец.

Техник передает просьбу командиру. Посовещавшись со штурманом, тот берет курс дальше на север…

Вскоре «Ка-27» выходит из границ района и некоторое время упрямо борется с окрепшим ветром. Море Лаптевых осталось позади, под днищем вертолета бушует Ледовитый океан…

Летчик стучит пальцем по топливомеру.

– Все, господа, идем домой…

– Я вижу его! – вдруг кричит Анна и указывает на крохотное ярко-оранжевое пятно вдали. – Вижу!!!

Где-то в дальних закутках моего подсознания с детства обитает безотказный набор шестеренок, замечательным образом предсказывающий грядущие события. Кажется, это называют предвидением. Или предчувствием – точнее формулировать не умею. Хорошая, между прочим, штука! Несколько раз этот «шестереночный механизм» спасал мою шкуру, и я чрезвычайно ему признателен. В другие моменты, не связанные с риском для жизни, механизм тоже работает без сбоев – достаточно прислушаться к самому себе. Правда, если ты трезв и не настроен прикончить самого себя.

Сейчас мой замечательный механизм молчит. Спит или замерзла смазка шестеренок – не знаю. И важный для меня вопрос «Сумею ли спастись?» – увы, остается без ответа…

Последнее, что я помнил до провала в глубокую сонную бездну, – это то, как отвинчивал зубами крышку сигнального патрона и зубами же тянул шнур. Потом я держал скрюченными пальцами дымивший патрон, не воспринимая происходящего вокруг.

Я не слышал подлетавшего вертолета и не видел опускавшегося троса с полосатым поплавком и мощным карабином на конце. Не замечал прыгнувшего в воду Мишу Жука и не чувствовал его прикосновений. Не воспринимал его слов и не ощущал подъема к висевшему над головой вертолету…

Первые проблески сознания появляются внутри грузовой кабины, когда товарищи, стянув с меня гидрокомбинезон, растирают под руководством доктора мои конечности. В этих проблесках слух улавливает гул двигателей и редуктора, глаза различают и узнают лица друзей, а тело обретает чувствительность.

Потом следует короткий провал. И голос Анны издалека:

– Выпей, Женя. Пожалуйста, выпей…

Открываю глаза и вижу над собой ее лицо.

Тот же гул движков, та же кабина «вертушки». И вдруг Анна! Откуда она здесь? Неужели глюки?..

– Пей, Евгений Арнольдович! – появляется сбоку озабоченная физиономия корабельного доктора. – Это обычный чай из термоса. Теплый сладкий чай!

Делаю один глоток, другой, третий…

– Горячо. Слишком горячо, – отстраняюсь от напитка.

– Доктор, он говорит, что чай очень горячий. А он – чуть теплый… – теряется Анна.

– Это нормальная реакция, – успокаивает тот. – Пусть пьет.

Я кое-как осилил одну порцию. Мне налили вторую, но и она показалась кипятком. Кажется, мой организм сошел с ума от холода, а рецепторы транслируют в мозг ахинею – какие-то случайные, взятые с потолка числа.

После чаепития я лежу укутанный теплыми шерстяными одеялами, а моя голова покоится на коленях Анны.

– Все хорошо, Женечка, все хорошо, – шепчет она, поглаживая мои волосы. – Мы уже подлетаем к кораблю, скоро посадка. Все хорошо…

Из меня не валит пар, со лба не стекает струйками пот, но на моем счастливом лице блуждает идиотское выражение. Я согреваюсь. Я наконец-то согреваюсь!

Да к тому же в объятиях такой славной женщины.

* * *

Меня вытаскивают из грузовой кабины и укладывают на носилки, которые товарищи торопливо тащат в сторону корабельного лазарета. Босс скачет рядом – то с одного бока, то с другого; норовит дотянуться и лизнуть щеку.

Где-то на полпути появляется Сергей Сергеевич – жмет руку, коротко благодарит. И исчезает вместе с Анной. Полагаю, он расстроен историей с секретным блоком и серьезно озабочен нашим будущим.

Медблок. Спешные приготовления к чему-то важному. Док и фельдшер переодеты в халаты, лица обоих сосредоточенны. Укол в вену. И снова небытие…