Видя, что проще подчиниться, чем разубеждать Василису, что скульптор просто экспериментировал, был в художественном поиске, чтобы потом разукрасить весь замок совершенными по красоте эмблемами рода Хариим, Фольк поднялся. Перехватил из рук Василисы довольно увесистый факел, ткнул им в стену, чтобы разглядеть изыскания художника.

— Видите? Видите, здесь бутон уже поднял головку, а здесь, — она обогнула полку, один из лепестков отогнулся.

— А здесь, а здесь, а здесь… — проворчал герцог, не успевая за бегом Василисы, которая лишь на мгновение замирала между полками, чтобы увидеть, как изменились лютики. Теперь рядом с первым поднимали головки другие. Крупные и мелкие, красивые — в полном расцвете, и нет — еще не оформившиеся, а то и вовсе теряющие лепестки.

Стена с барельефом из каменных цветов привела их в тупик. Здесь уже не стояли полки с вином. В углу пылились пустые бочки, старый пресс и прочие орудия виноделия.

— Говорят, на острове когда-то рос чудесный сорт винограда. Но и он захирел.

— Посветите, пожалуйста, сюда, — Василиса протиснулась между стеной и бочкой, в которой при желании могла спрятаться целиком, до того та была огромной. — Здесь что-то написано.

Герцог осторожно сунул факел в простенок над головой Василисы.

— Не прочесть, — Вася явно расстроилась. Столько бежала, а результат никакой. Непонятные слова, а вместо лютика торчащие из пожухлой травы голые стебли. — Нужны очки.

— Подожди, я сам, — бочка заскрипела, когда Ракон попытался втиснуться в узкое пространство. Пришлось снять карнавальную экипировку.

«Будто поверженный орел», — Вася проводила взглядом брошенный на пыльный пол камзол. Рукава в первом и последнем полете «орла» заполошно взмахнули искусственными перьями.

— Я, кажется, знаю этот язык, — лорд сдвинул спиной бочку, та жалобно заскрипела, грозясь разрушиться и похоронить под обломками нежданных гостей.

— Поникший лютик мне укором, — громко прочел он. –

Венец, увы, не рассмотрел,

А за нехитрым тем убором

Скрывается судьбы удел.

Это, случайно, не о тебе, Гражданка? Венок из поникших лютиков, тебя за ним не рассмотрел.

— Нет, совсем не я судьбы удел, — Василиса с печалью во взоре смотрела на то, что осталось от некогда красивого цветка. Стихи заставили ее задуматься. — Наверное, тот, кто писал слова, имел в виду именно это архитектурное украшение, сплетшееся в венок, имя которому жизнь цветка: от прекрасного расцвета до жалкого увядания.

— Ерунда какая-то, — разочарованно произнес лорд Ракон.

— Нет, не ерунда, — Василиса с трудом, но развернулась к милорду. — Помните, вы говорили, что гномка что-то бормотала о поникшем лютике? Так вот он, тот самый увядший лютик, — Вася провела пальцем по оставшемуся в одиночестве стеблю, у основания которого валялись опавшие лепестки. Скульптору как нельзя лучше удалось показать последние мгновения жизни цветка. — Наверняка это аллегория, только мы ее не понимаем. — Ой!

Василиса сунула палец в рот.

— Что такое? — Фольк требовательно дернул Гражданку за руку и поднес к ней факел. На пальце наливалась капля крови.

— Будто лезвием полоснуло, — пожаловалась Василиса и опять сунула палец в рот, совсем забыв, что он грязный.

— Ты слышала щелчок? — Фольк наклонился, насколько позволила бочка, и внимательно осмотрел стену.

Василиса отрицательно помотала головой.

Герцог, сведя брови к переносице, протянул руку к последнему рисунку и осторожно провел по поникшему стеблю большим пальцем, потом показал его:

— Смотри!

— У вас тоже кровь! Острый камень, наверное…

Теперь и Василиса расслышала, как что-то внутри стены щелкнуло. От страха перед неизвестностью она прижалась к Ракону. Оба застыли, когда каменная плитка с противным скрежетом сдвинулась в сторону и явила глубокую нишу.

— Что там? — выдохнула Вася, вглядываясь в зияющую чернотой дыру. Фольк, перехватив факел в другую руку, сунул правую в узкое отверстие и извлек на свет бархатный мешочек, набитый бумагами: обтрепанные края старых документов высовывались из плена ткани на пару пальцев. Василису бумаги не впечатлили, поэтому она, не рискуя обследовать глубокую нишу, нетерпеливо спросила: — Еще есть что-нибудь?

— Нет, больше ничего — лорд, прижавшись щекой к стене, пошарил в глубине тайника. — Давай выбираться.

Вася, улучив возможность отряхнуться, заметила, что по подолу ее платья цветут бледно-сиреневые ирисы. Удивляться магическому наряду уже не было сил.

«Любопытство помноженное на разочарование», — определила она то, что сейчас испытывала более всего. Она ждала ларца с драгоценностями, а в нише оказались всего лишь бумаги.

— Держи! — лорд Ракон дал ей в руки факел. — Это какие-то списки, — Фольк разложил бумаги на перевернутом корыте, предварительно набросив на него свой сюртук. Взяв в руки первый же документ, поднес его ближе к огню: — Колье с двенадцатью изумрудами и бриллиантами в тридцать три камня, витая цепь с рубиновой подвеской в виде слезы, рубиновый свадебный набор невесты из четырнадцати предметов, диадема из платины и россыпи розовых жемчужин…

Василиса глянула на дрожащий в руках взволнованного герцога лист и увидела не только список, но и сделанные на его полях пометки и даже рисунки, в которых угадывались описываемые кольца, серьги и прочие драгоценности рода Хариим. В том, что они обнаружили доказательство существования потерянного состояния, Вася даже не сомневалась.

— Боги, кажется мы нашли опись сокровищницы, — лорд вернулся к остальным документам, быстро пролистал их и сунул опешившей Васе под нос то, что искал. — Смотри! — он повел пальцем с черной каймой под ногтем. Видно, испачкался, обследуя тайник. — Мужская булавка-брошь «Драконий лютик» из желтых бриллиантов и платины… О, Боги…

От напряжения, от неверия, что случилось невероятное, равное чуду, ноги лорда Ракона подкосились, и он рухнул на колени в столетнюю пыль. Василиса тут же опустилась рядом.

— Что с вами? Вам плохо?

Фольк запустил пятерню в волосы и взлохматил их. Поднял голову вверх и зашептал слова молитв, значение которых за годы жизни в неверии успел подзабыть. Они появлялись из ниоткуда, всплывали в памяти и светились золотыми буквами, которые только и надо было распознать и правильно произнести.

— Боги, я пропавший ваш сын…

Понимая, что ошалевший от выпавшей на его долю удачи лорд находится в невменяемом состоянии и благодарит богов, вместо того, чтобы отдать дань ее пытливому уму, Василиса решила взять дело в свои руки — двинуться к истокам. Туда, откуда все началось. Наверняка аллегория в том и заключалась, чтобы показать, что у всего есть начало и конец. Цветы как люди — они рождаются и умирают.