Видя, что самостоятельно ей никак не подняться, Нагуса быстро высыпал на угольки крупинки последней измельченной благовонной смеси.

– А за мостом, – возгласил он, – стелется другой туман, и к нему устремляется дева…

Только что созданный им новый дымный аромат оказался настолько свежим, что, вдыхая его, можно было легко представить, как идешь под моросящим дождем либо проходишь мимо водопада.

– Да-да, – воскликнул тогда один из трех судей, ерзая на скамье, – это то, что надо, не в бровь, а прямо в глаз! Человеческий запах, человеческий запах!

– Вслед за незримой, неуловимой девой веет ветер, свежий, благоуханный, а пахнет он зрелой хурмой и медовой грушей и еще чем-то непостижимым – мне уже никогда не забыть этот ветер! – подхватил второй судья, исступленно закачав головой и пытаясь вызвать одобрение у двух своих собратьев. – Победа за вами, управитель Нагуса, о да, несомненно, за вами!

– Победителем настоящего такимоно-авасэ, первого в эпоху Хогэн, мы объявляем Нагусу Ватанабэ, – возвестил третий судья.

Управитель Службы садов и заводей был потрясен до глубины души – от глаз присутствующих не ускользнуло, что рукава его мантии, которыми он прикрыл лицо, чтобы не показать своего волнения, были мокрые от слез.

Он поклонился так низко, что почти коснулся лбом туфель императора.

– Я отрекаюсь от победы, решительно! Да соблаговолят судьи, поддавшиеся первому впечатлению, пересмотреть окончательное решение и присудить победу единственно достойному ее – Нидзё Тэнно.

– Нет, – возразил император, – это ваша победа, управитель Нагуса. Ибо я, знайте, между лаврами победы и чувством, которое пережил благодаря вам, узрев въяве, пусть на мгновение, образ девы из моих грез, выбираю чувство.

Он подал знак камергеру, тому самому, из-за которого упала Миюки, помахать веером и направить последние отголоски аромата в сторону трона. В ответ Нагуса несколько раз украдкой, но достаточно сильно взмахнул своей утивой, чтобы сбить робкое дуновение, вызванное хрупким складным веером камергера, и окутать Миюки божественно благоуханным туманом.

Смекнув, что теперь Нагусе было угодно сокрыть ее от глаз императора и таким образом избавить от его вопросов, молодая женщина, так и лежавшая на полу, свернулась калачиком – сжалась в комок и затаилась в безмолвной неподвижности.

– Как же вам это удалось, управитель Нагуса? – промолвил император. – Ваши туманы такие пленительные! Особенно второй – последняя дымка, в которой только что растворилась дева, ибо я по собственному опыту знаю – подобный аромат измороси и влажного тумана невозможно создать с помощью одних лишь сухих раскаленных углей: ведь это противоречит всякому здравому смыслу. Ничуть не меньше удался вам и образ моста-полумесяца – или не было слышно, как он отзывался стуком гэта девы, хотя она – всего лишь видение? Или не вдыхали мы тинный запах стоячей воды и увядших растений, восходящий из-под свода мостового настила? Но самое поразительное, управитель Нагуса, – это бегущая юница. Я бы даже выразился так: пробежавшая мимо нас. Ибо, сказать по чести, в какой-то миг мне показалось, что она пропорхнула так близко от меня, что я мог проследить за нею глазами и, если угодно, прикоснуться к ней. Так скажите, какие благовония вы смешали и воскурили, как смогли совершить эдакое чудо? Мне с трудом верится, что вы нашли их в том беспорядке, что творится в лавке на Второй линии. Или вы заполучили их в Закрытой канцелярии, где хранятся редкие благовония, которые приберегают для буддийских праздников?

– Если честно, одно из благовоний, самое причудливое из всех, что я использовал, не сыскать ни на Второй линии, ни в Закрытой канцелярии.

– Неужели вам привезли его из-за моря? – вопросил император, сдвинув брови. – Но вы же знаете, мы больше никуда не направляем посольства и не принимаем у себя посланников других земель: Японии не нужны сношения с иноземцами.

– Мое благовоние из империи, которой правит Его величество. Из одной весьма отдаленной провинции этой самой империи, а вернее, несколько позабытой. Сам я там никогда не бывал, но снаряжал туда посланцев. Только там и можно найти составляющую аромата, который Его величество счел наиболее соответствующим образу юницы из его грез. В том же краю, кстати говоря, вылавливают и карпов, что живут в наших священных заводях.

– Должно быть, это дивный край, – задумчиво промолвил император.

– Это деревня Симаэ, на реке Кусагава. А вот и ее посланница, – проговорил управитель Службы садов и заводей, указывая на Миюки, которая возникла из благовонного облака, пряча лицо в складках дзюни-хитоэ, все еще окутанного дымкой.

– Я только что заприметил ее среди других женщин. Она как будто искала себе место – и все никак не могла найти. Так это она оделила вас тем замечательным благовонием?

– Да, это Амакуса Миюки достала его для меня. По крайней мере, главную его часть. Признаться, когда я вдохнул его в первый раз, то не знал, что с ним делать, – да-да, тогда у меня не было на сей счет ни малейшего представления. Уж больно он загадочный. В нем улавливается аромат спелой хурмы и медовой груши. А еще, в некотором смысле, нечто очень приторное. Хурма, груша – все так, и не только. Честно сказать, мне так и не удалось распознать этот запах до конца.

– По-моему, она все еще прячет крупинки этого вещества в складках своего дзюни-хитоэ, – заметила принцесса Ёсико, смешно зажимая себе нос. И правда, она так дергала себя за нос, словно собиралась его оторвать.

Как только император удалился в свои покои, Небесный Зал мгновенно опустел. Слуги принялись гасить факелы и курильницы, а также заметать горячий пепел и собирать непрогоревшие угольки, чтобы ненароком не случился пожар.

Нагуса, Кусакабэ и Миюки последними покинули Павильон Чистоты и Свежести. Снегопад прекратился – дома и улицы покрылись толстым белым ковром. Дворец с украшенными лепниной стенами, обычно походивший на огромный торт, теперь будто оброс новым густым слоем крема. Где-то в лабиринте стен корчилась в муках и кричала роженица – к ней в опочивальню спешили какие-то кумушки, прижимая к себе ивовые корзины со смоченными в горячей воде тряпками, дымившимися в ночи. Это были повитухи в пестрых кимоно, однако на фоне искрящегося снега их череда больше напоминала вереницу суетливых черных муравьев.

Перед крытым входом дайдзё, чиновники седьмого высшего нижнего ранга, прогуливали трех белых лошадей в дивной сбруе, притом что в хвост и гриву каждой были вплетены бумажные трубочки с начертанными на них стихами.

Дайдзё из Конной службы объяснили Нагусе, что этих животных пригнали с сухих и влажных пастбищ на берегах Синано, где разводили лошадей специально для императора. Его величество повелел подарить этих трех управителю Службы садов и заводей в ознаменование победы, которой тот добился нынче вечером в такимоно-авасэ.

Вслед за тем дайдзё передали поводья Нагусе, и он зажал их разом в правой руке так, чтобы один конец каждого повода, одинаковой длины, торчал из его кулака.