Результаты появляются на сайте конкурса в полночь, и перед тем, как открыть их, Чет предлагает всем нам наполнить бокалы – не шампанским, конечно, а пивом и джин-тоником. Он ведь тоже самонадеянный.

Ноутбук стоит на столике перед Лилит, которая сидит на диванчике рядом со мной, Четом и Оливером. Уже пару часов мы безостановочно обновляем страницу, на которой должны появятся результаты. И ждем этого не только мы, но и множество других надеющихся людей – они переписываются между собой на форуме и в группе, посвященной конкурсу. В какой-то момент – за дюжину секунд до полуночи – у меня в голове мелькает мысль, что это неправильно. Может быть, мы заняли чье-то место, не пройдя второй тур, но сразу попав в третий? Справедливо ли, что Уолтер лично звонил мне и просил принять участие, ведя себя так, будто бы гарантировал нам финал? Ведь остальные ждут результатов с не меньшим нетерпением и волнением. Для многих это – шанс. Шанс быть услышанными...

Но додумать эту мысль я не успеваю. Потому что раздаются радостные вопли Лилит и парней – результаты вывесили!

Мы смотрим на экран ноутбука, не чувствуя стука сердец и затаив дыхание. И....

Нас нет...

Нет среди десяти полуфиналистов.

И первая мысль – может быть, это какая-то ошибка? А вторая – это конец.

Лузеры.

– Господи Иисусе...– громким, хорошо поставленным голосом говорит Лилит, не видя нас в списке. Она несколько раз прокручивает колесико мышки, но номера 38 нет. Пролет.

– Не может быть, – шепчет Кирстен. Она болела за нас как никто другой. – Как же так? Нет, как?!

– Запрещено цензурой, – сквозь зубы выплевывает Чет. Он столько готовился к этому выступлению – забил на все, чтобы показать себя с лучшей стороны.

Парни по очереди проверяют сайт, словно все еще надеясь на чудо. Но чуда нет. Чудо нынче стоит слишком дорого. Так дорого, что чудо стало деньгами.

Я молчу и осушаю свой бокал до дна, делая огромные глотки. И сразу наливаю еще и снова давлюсь. Но разочарование не запить ничем – для этого потребуется волшебный эликсир, а не алкоголь.

Эй, господин продюсер, зачем ты звонил мне, если даже не рассматривал в качестве полуфиналистов? Ты ведь знаешь, чем для меня был твой гребаный звонок?

А Джонатан? Он ведь так улыбался нам, говорил столько хороших слов – неужели и ему мы не понравились?

– Не понимаю, – зло говорю я, сжимая до боли бокал пальцами. – Не понимаю, зачем он звонил мне? Что хотел? Это ведь была не шутка. Не шутка же! Нас ведь реально встретил его помощник, провел внутрь, нам дали возможность участвовать в третьем туре, хотя нас не было во втором. К чему все это?

– Может быть, кто-то отказался от участия в третьем туре и они искали замену? –

предполагает Нейтан.

– Тогда зачем звонил сам Уолтер? – задаю я вполне логичный вопрос. – Разве для него это не мелко? У него туча помощников. Мог бы сказать одному из них решить эту проблему. Черт!

– Потому что его попросил этот твой садовник, – говорит Чет со злой усмешкой.

– Помощник повара, – поправляю я. – Ты вообще понимаешь, что Уолтер – не тот человек, который будет слушать такого, как этот мистер Бин.

– Может, он ему жизнь спас, – пожимает плечами Нейтан. – Вот он и согласился принять нас на конкурсе. И мы ему не понравились.

И он громко ставит бокал на журнальный столик – пиво проливается на зеркальную поверхность, но он этого не замечает.

– Мы настолько плохи? – говорит Оливер тихо. – Серьезно? Мы – дерьмо?

– Вы не дерьмо, – качает головой Кирстен, так, что ее высокие белые хвостики тоже мотаются из стороны в сторону. – Просто...Кто-то богатенький перекупил места в десятке, – предполагает она со вздохом.

– Может быть, – кивает удрученно Нейтан. – Так чаще всего и бывает. Бабки решают все.

Я не хочу думать так. Я не верю, что деньги – это последняя планка человечества. Я хочу верить в добро, любовь, талант. Я хочу верить в солнце даже самой темной ночью.

Я так сильно сжимаю свой бокал, что он трескается, и я только чудом не раню руки, но обливаюсь джин-тоником. На столе лежат тонкие осколки, на которых бликует свет.

Осколки моей надежды.

Приходится убирать их и переодеваться. Когда я возвращаюсь в гостиную, там все еще царит угнетающее молчание. Мы пьем молча. Потому что не можем поверить. Потому что не знаем, что делать дальше. Потому что надежда утянула за собой и веру.

Чет вдруг хрипло смеется.

– За проигрыш! – говорит он и поднимает свой полупустой бокал.

– Который обернется нашей победой, – упрямо говорю я и встаю на ноги. Мне обидно, я злюсь – так злюсь, что подрагивают руки, а в голове – рой черных жужжащих пчел со стальными жалами.

– Эй, команда. Не смейте унывать. Какого, а? – устало говорю я. – Раньше мы не надеялись ни на какие конкурсы. Надеялись только сами на себя. Очнитесь. Плевать на этот конкурс. И на Уолтера плевать.

– Давайте пить! – провозглашает Чет. – Алкоголя много.

– И пиццу закажем, – говорит Нейтан, который вечно голоден. И мы действительно напиваемся...

...А утром я просыпаюсь в незнакомой комнате с плотно занавешенными окнами, по которым колотит унылый дождь. Я лежу на боку, чувствуя спиной жар человека, который крепко обнимает меня, прижимая спиной к своей груди. Его рука покоится у меня на талии. На своем затылке я чувствую его дыхание – он забавно сопит. Но сейчас мне совсем не смешно. Я в шоке. И не знаю, что делать. Не знаю, кто это позади так тепло обнимает меня.

Надеюсь, что это не Чет. Иначе наша группа лишится басиста. А сам басист – кое-чего важного.

Я поворачиваюсь и к своему ужасу вижу, что меня обнимает Дастин Лестерс.

Чувствуя, что я шевелюсь, он еще крепче обнимает меня. Он спит, и на лице его играет улыбка.

Я смотрю на Лестерса с недоумением и жалостью – разумеется, жалостью к самой себе. Как я здесь оказалась?! Что делаю в одной кровати с ним? Какого… вообще происходит? Ничего не помню…

Еще только десять секунд назад я безмятежно спала, а теперь сердце как безумное. И адреналина в крови столько, сколько бывает при прыжке с парашютом. Мне страшно подумать, что между нами могло произойти. Резкая головная боль и сухость во рту добавляют остринку в эти странные ощущения.