Георгий поддерживал негаснущим костер той глухой, упорнойненависти, которую сербы противопоставляли проискам римской церкви и в которойврожденный фанатизм сливался с вполне понятным возмущением. Слово «венценосец»– именно этот Орден представлял интересы латинов в оккупированных сербскихземлях – здесь почиталось за бранное. Если Орден касался какой-нибудь церкви,население считало ее поруганной. Если поблизости не было православногосвященника, люди отказывались от богослужений, не совершали браков, не крестилидетей, не отпевали умерших. Старый дед шайкаша Йово, умирая, более всегобоялся, что родные отнесут его тело в оскверненную Орденом церковь, и заставилвнука дать клятву, что он избавит старика от величайшего поругания. Георгийпообещал, что сам сопроводит старика в последний путь, – и тот умер спокойным ипочти счастливым. С тех пор Георгий фактически превратился в православногосвященника во всех прибрежных посавских деревнях. Мало кто знал, что у него небыло официального сана: его беспредельная вера и вера в него значили кудабольше! Конечно, Вук страшно тревожился за жизнь старшего товарища, чтоназывается, не снимал руки с ганджара, каждую минуту ожидая налета венценосцевна Савску Обалу, но он мало знал их хитрость... Орден предпочитал разбойничьиметоды только на турецкой территории, а на землях, подвластных ееимператорскому величеству Марии-Терезии, действовал в рамках официальных,старательно блюдя свою законопослушность. До поры до времени, конечно.

Пока что Вуку не довелось повидать еще ни одного венценосца,кроме патера Павелича, молодого хорвата, образованного, знающего мир, вдобавокпрекрасного лекаря. Всем было известно, что Павелич ушел в католическуюсеминарию против воли отца (его семья жила в Загребе), отказался отзначительного наследства, презрел все удобства богатой жизни, чуждался роскоши.Он был прекрасным оратором и умным, достойным противником Георгия, хотя быпотому, что не отважился вступать с ним в прилюдные споры, а предпочиталвоздействовать на крестьян показной добротой, всепрощением, милосердием.

Вук, безусловно, верил Миленко и Георгию, что венценосцыопасны и коварны, но у него пока не было случая самому в сем убедиться. ЭтотПавелич казался ему неплохим человеком. Вдобавок ко всему у него всегдаводились деньги – и он щедро делился ими с бедняками, пусть даже иправославными.

Он отлично говорил по-сербски, не оскорбляя слуха крестьянненавистной швабской речью, речью немче – немой, чужой. В его внешности не былоничего холодного, пугающего, и как ни стращали матери детей «швабским патером»,одна его улыбка располагала к себе и детей, и взрослых. Всем своим обликом онкак бы предлагал честную борьбу и открытое соперничество за души людей, и Вукотчасти понимал, почему, например, Аница, которая избегала теперь встречаться сгайдуками, охотно говорит с Павеличем.

Аницу поселили в пустующем домишке на окраине Савской Обалы,и побратимы считали своим долгом порою навещать ее. Радости это, впрочем,никому не приносило, и Вук не удивлялся тому, что лицо Аницы при виде ихприобретает угрюмое, замкнутое выражение: оно словно зеркало отражало выражениелиц побратимов. Вук не мог простить Анице убийства турчанки, этого лютого ибессмысленного злодейства, а Миленко... Миленко, чудилось, ненавидел ее закаждое сказанное слово, за каждый взгляд, каждое движение, доказывающее, чтоона жива, жива – в то время как Бояна убила себя.

Но Анице было всего лишь семнадцать, она хотела любви исчастья, она не могла жить, вечно терзаясь собственным позором и презирая себя,чего желал бы для нее Миленко! Поняв, что Вук для нее недостижим, что молодыегайдуки всегда будут держаться от нее в отдалении, не находя проку в робкихухаживаниях молодых крестьян Савской Обалы, она вдруг обратила все свои чары намолодого латина, хорвата, который появился в деревне почти одновременно сгайдукской четою. Вук столкнулся с ним однажды, уходя от Аницы, – и едвасдержался, чтобы не расхохотаться: это был Владо, его сокамерник из Сараева!Конечно, тот не узнал Москова, и Вук не смог не созорничать – накинулся наВладо, осыпая его шутливыми тумаками и крича:

– Греховодник! Нечестивец! Исчадие диавола!.. – в точностикак вопил в тюрьме, приманивая караульных.

Бедный Владо взвыл от ужаса, когда какой-то воинственныйгайдук накинулся на него с кулаками, но, узнав эти голубые глаза и седыеволосы, не поверил себе:

– Падре? Вы?! Что с вами? – и тут же, опасливо озираясь,прошептал: – Клянусь, я вас не выдам!

Вук со смехом пояснил, что он не переодетый шпион в отрядегайдуков, а, наоборот, лицедействовал в монашеской рясе при их первой встрече,и его еще пуще развеселило выражение ужаса, мелькнувшее на лице хорвата приизвестии о таком святотатстве. Вуку даже почудилось, что Владо сейчасповернется и сломя голову кинется от него прочь, но тут взор юноши упал наАницу, стоявшую на крыльце, – и загорелся таким восторгом, что Вук тольковздохнул, словно старик, который вспоминает далекое прошлое, видя молодыхвлюбленных. Но это был и вздох облегчения: теперь Аница наверняка отстанет отнего со своей невысказанной, угрюмой любовью! И еще он мысленно пожелал ейсчастья... хотя если бы только мог догадаться о том, что повлечет за собою этавстреча, то, выхватив свой ганджар, тут же перерезал бы горло и Анице, имолодому хорвату... и прежде всего патеру Павеличу, который именно в этот миг,подметая пыль рясою, прошел-пролетел по-над улицею, словно зловещая тень.

* * *

Жизнь гайдуков шла своим чередом, Вуку и Миленко небольно-то было до Аницы, а потому они много позже узнали о том, что происходиломежду нею и двумя католиками. Узнали, когда свершилось неповторимое – иоставалось только проклинать свою слепоту, свою глупость и свою беспомощность.

Павелич был достаточно умен, чтобы впрямую не заводить сАницей религиозных бесед и не склонять ее к отступничеству. Он знал, что еесемья погибла, оставшись верной религии отцов (не секрет, что мусульманеоставляли в живых те свои жертвы, которые выражали готовность перейти вмагометанство).

И хотя Павелич дал слово спасти для своего господа этуисстрадавшуюся душу, он решил не спешить, а добиться, чтобы Аница сама,добровольно пришла в лоно римской церкви. Он сразу приметил взаимную симпатиюмолодой сербиянки и Владо – и принялся внушать хорвату, что обращение Аницыбудет именно тем святым, богоугодным делом, для коего он и был призван в этотмир.