– Вук Москов! Выходи!

Он рванулся, но тут же раздался восторженный голос Арсения:

– Вот он я – Вук Москов. Я иду! Прощайте, братья!

– Прощай, прощай!.. – отозвались Йово и Лозо... Прозвучалиторопливые, легкие шаги Арсения по каменным плитам, с лязгом закрылась дверь.

* * *

О господи, Арсений! На пиру горький пьяница, во беседе буянлютый! Опасный задира, открытый неприятель Вука! Что подвигло его на сей шаг?Уважение, которое он тайно питал к «гяуру москову», не находя сил выразить егооткрыто? Или столь же потаенная зависть к русскому удальцу, любимому гайдукамитак, как они никогда не любили Арсения? Бог весть. Но с какой гордостьювыкрикнул он это имя! Что бы ни двигало им сейчас, что бы ни разделяло их сВуком, но Арсений выказал перед лицом смерти великие черты мужества исамоотвержения – и был воистину счастлив!

Вук лежал недвижим, слушая, как тихо молятся сербы, непонимая, почему его не развязывают, что они еще задумали?

И вот снова заскрежетала дверь. Наверное, теперь пришли заними? Или открылся обман Арсения? Но вместо лающей швабской речи Вук услышалвзволнованный шепот. Потом зеленая душная тьма сползла с его головы – и прямоперед собой он увидел взволнованное лицо Владо, прижавшего палец к губам,призывая к молчанию.

– За вами скоро придут, – шепнул он, и Вук только сейчасразглядел, что на Владо точно такая же выгоревшая, порыжевшая монашеская ряса,как та, в которой Вук вошел в сараевскую тюрьму. – Молчи! – продолжал Владо,хотя Вук не мог слова молвить из-за кляпа. – Наденешь это, а я лягу на твоеместо. Младичи свяжут меня, а я потом скажу, что набросились, оглушили... Тебяне будут сильно искать, они ведь уверены, что Вук Москов уже мертв, ну,подумаешь, сбежал никому не известный гайдук!.. Молчи! – замотал он головой,увидев ярость в глазах Вука. – Я не смогу прожить жизнь предателем. И Аницатоже. И наш сын... Понимаешь? Хоть часть нашей вины я должен искупить. У насодин бог-творец, и он не простит мне твоей смерти. Ты ведь спас меня когда-тоиз тюрьмы, помнишь? А теперь я верну долг. Ведь эту рясу, – Владо чуть заметноусмехнулся, – ты хорошо умеешь носить!

Вуку показалось, что Владо бредит. Он беспомощно повелглазами и увидел мрачные, сосредоточенные лица гайдуков.

– Ты сделаешь, как он велел, – твердо сказал Йово. – Тыдолжен дойти до России и передать все, что говорил тебе Георгий. Ты должен этосделать! А про нас не думай! Мы – гайдуки, смерть всегда ходит с нами рядом,так не все ли равно: нынче, завтра, через год? Ты сделаешь это! Разве зря погибАрсений? Он погиб для тебя – и для нашей Великой Сербии. Ты понял меня?

Вук медленно опустил веки в знак согласия.

...В сумерках он стоял на опушке леса близ Брода и слушалколокольный звон, возвещавший, что казнь свершилась.

Зябко передернул плечами под грубой коричневой шерстью.Сердце его стеснилось, душа словно бы онемела. Почему-то больше всего он сейчасхотел бы раздобыть простую крестьянскую одежду и сорвать эту рясу, которая,казалось, пропитана кровью.

Он до черной земли поклонился горам Боснии, которые темносинели за рекой, тихому, сонному шелесту Савы, отзвукам колокола; постоял ещемгновение – и пошел на восток, туда, где уже поднялась, указывая ему путь,ранняя, светлая звезда.

Елизавета стояла над кадкою и, низко нагнувшись, смотрела втемное круглое зеркало воды. Навстречу ей устремляли печальный, усталый взглядокруженные тенями глаза, казавшиеся еще больше на исхудалом лице. Губы былибледны, и она безотчетно покусала их, хотя в этом «зеркале» все равно не видно,порозовели они или нет. Впрочем, эти исхудалые черты и беззащитно-длинная шеяпочему-то понравились ей. Даже волосы, против ожидания, выглядели не такужасно, как она думала раньше. Вернее, их отсутствие...

Когда Елизавету остригли, она думала, что умрет от позора,но за месяц волосы немного отросли и теперь мелкими золотисто-русыми завиткамиоблегали голову, словно мягкий меховой чепчик. Это было странно, непривычно, ноне безобразно. Елизавета смотрела на себя даже с удовольствием!

Впервые за последние месяцы она испытывала хоть какое-тоудовольствие и, поймав себя на этом, отвернулась от кадки, словно устыдиласьсвоего отражения, своей мимолетной слабости. Она привыкла страдать, и вседругие чувства казались чужеродными, неправдоподобными. Кроме тоски. Кромеотчаяния. Кроме бесконечного, мучительного недоумения: за что, почему этопроизошло именно с нею?! И только выстраданное, со временем пришедшеепрозрение, что жизнь безумна и если будешь ждать от нее справедливости, самраньше сойдешь с ума, помогло ей выстоять – и уже с дерзкой, злой отвагоювстречать каждый новый день, а ложась вечером спать, помолясь богу, думать созлорадной ненавистью: «Что, взяли? Не увидеть вам моих слез!» Кто были эти«они», Елизавета, как всегда, не знала, однако она лукавила даже перед собой: и«они», и все другие слез ее повидали много.

Не передать словами, как томилась она по дочери! Страх заМашеньку опутывал ее жгучими тенетами, она все время ждала, что ее похитителиукрадут и привезут в этот ад и дочь ее, тогда Елизавета окажется вовсебезоружной перед ними. Но время шло, а чудовищная уловка, очевидно, неприходила им в голову. Постепенно, призвав на помощь разум и всю своюрассудительность, Елизавете удалось избавиться от этих терзаний и внушить себе,что воображаемым болезням и опасностям не подступиться к Машеньке, пока рядом снею Татьяна и Вайда. Уж они-то не дадут на девочку и ветру венути, от любойхвори и беды уберегут. А случись что с Елизаветою – мало ли, ведь уже не разона бывала на волосок от смерти! – они не оставят Машеньку никогда, покудаживы.

Ну, сейчас-то положение Елизаветы несколько улучшилось,однако особенно этим обольщаться она не спешила: слишком много всякого пришлосьперенести. Конечно, иногда позволяла себе помечтать о некоем чудесном спасениии возвращении домой, но в мечтах сверкала всеми цветами радуги только перваякартина: вот она входит в ворота усадьбы, вот подхватывает на руки Машеньку иосыпает ее поцелуями, вот обнимает Татьяну... и все, а дальше успокоительныевидения мирной, спокойной жизни были подернуты черной тенью все той же тоски.Господи, да что за разница, где этой тоской томиться: среди роскоши Любавинаили в убожестве ее нынешнего существования, если нет конца отчаянию, нет ответана вопросы: где Алексей, почему он ее покинул?..

* * *