Опершись о посох, Верда остановилась поглядеть, как деревенские мужчины, гомоня и отталкивая друг друга, пинают какое-то грязное, падающее и вновь поднимающееся существо. Рассеянно откинула на плечи серый капюшон.

– Что же это? – сказала сама себе – по привычке. – Его же так забьют до смерти…

– Забьют, – равнодушно подтвердил стоявший рядом бородатый зевака, – и поделом.

И вдруг оживился:

– Или ты хочешь взять его?

– Как это?

– Хочешь спасти ему жизнь?

– Да… конечно, да.

– Эй! – крикнул зевака. – Эй! Оставьте его! Эта женщина хочет взять его себе! Эй, слушайте, что говорю, ну!

Не сразу, оглядываясь, понемногу остывая, мужчины расступились. Зевака вошел в круг, наклонился над слабо шевелившимся в пыли человеком.

– Эта женщина заступилась за тебя, Полковник! Хочет взять твою поганую жизнь… Благодари богов или своих дружков-демонов – женщина берет тебя!

– Не-ет… – бедняга затряс головой, словно ему залило водой уши, – не-е… я не… я не хо… чу… убей… лучше убей…

Недоумевающая Верда коснулась руки соседа.

– Что это он?

– Ты заступилась за него, так? – спросил тот терпеливо, словно говорил с малым ребенком.

– Да.

– Тебе его отдали. Теперь его жизнь в твоих руках. И смерть тоже. Он твой раб до самой могилы.

– Не-е… – хрипел человек, мотая разбитой головой. Зевака ухватил его за остатки одежды и проволок по пыли, толкнув в ноги отшатнувшейся Верды.

– Целуй ноги своей хозяйке, подонок! А ты, странница, забирай его да убирайся подобру-поздорову, пока мы не передумали!

Она скользнула взглядом по хмурым лицам и, пожав плечами, пошла прочь. Забыла даже, что собиралась набрать воды. Мельком оглянувшись на выходе из деревни, увидела, как следом еле тащится шатающаяся, спотыкающаяся, подгоняемая толчками и пинками фигура. Верда нахмурилась и ускорила шаг.

Он настиг ее после полудня, когда Верда сидела поодаль от дороги, задумчиво пережевывая твердые сочные корни медведки. Словно пес, идущий по следу, проломился сквозь кусты и остановился перед ней, хрипло и жадно хватая горячий воздух разбитым ртом. Подняв голову, она молча смотрела на него: он казался таким огромным… Не нашла ничего лучшего, как протянуть ему медведку. Мужчина скорее свалился, чем опустился на колени, взял корень, надкусил одной стороной зубов.

– Кости целы? – спросила Верда.

Он повел плечом, смугло светившимся сквозь пыль и лохмотья одежды. Скривился:

– Вроде…

– Сними рубаху.

Он только глянул угрюмо. Верда достала нож. Надрезав лохмотья, заскорузлые от грязи, пота и крови, спустила их с широких плеч. Быстро, привычно, даже небрежно ощупала ребра, надавливая там, постукивая здесь – мужчина дышал сквозь зубы, – сказала уверенно:

– Одни ушибы. Заживет. Он криво усмехнулся.

– Мне ли не знать… Ты лекарка?

– И это тоже.

– Куда идешь?

– Тебе что за дело?

– Раз я иду с тобой, хочу знать – куда.

Верда, складывающая сумку, удивленно вскинула глаза:

– Почему это ты идешь со мной?

– Разве не ты спасла меня? Тот, кто заступится за осужденного на смерть, берет его в рабы.

Он ударил разбитым кулаком в жесткую пыльную щетину травы.

– Мне и не присниться не могло, что я стану рабом женщины!

Слабо улыбнувшись, Верда пожала плечами:

– Мне не нужен раб. Радуйся, что спасся, – и иди на все четыре стороны. Ты свободен.

– Я? Я свободен? Ты взяла меня при всем народе! Я твой раб до конца жизни – моей или твоей!

Верда забеспокоилась.

– Но я отпускаю тебя! Ты мне не нужен.

– Если не нужен, зачем забрала мою жизнь?

Она качнула головой. Разговор напоминал собаку, ловящую свой собственный хвост.

– Я не знаю ваших обычаев. Я иду издалека, а страна такая большая…

– Зато я их знаю! – возразил мужчина. – И вся округа знает – кто я теперь!

Верда со вздохом признала свое временное поражение.

– Я сказала – ты услышал. Теперь я буду спать.

– А я что должен делать? – строптиво спросил ее раб.

– Делай что хочешь. Хотя… вымойся. От тебя воняет. День клонился к вечеру. Верда села на расстеленном плаще, потирая отекшие веки. Он не ушел. Он вымылся и даже постирал и повесил сушиться на ветки кустарника одежду. Лежал поодаль, искоса наблюдая за ней. Верда развязала сумку, достав баночку с мазью, подошла к своему странному спутнику. Его спина вздрогнула от ее прикосновения, но прохладная мазь быстро утишила боль. Верда жестом приказала ему перевернуться. Казалось, ее не смущает его нагота. Лекарка, не иначе…

Поднявшись, перекинула через плечо холщовую сумку. Оперлась о посох.

– Мне пора. Он сел.

– А я?

– Поступай как знаешь, – устало сказала она.

Ее босые ноги по щиколотку погрузились в горячую пыль дороги. Уставшее солнце медленно катилось к западу, и Верда шла за ним следом. Вскоре «раб» догнал ее. Несколько часов отдыха явно пошли ему на пользу, двигался он гораздо ловчей и быстрее. Первое впечатление оказалось обманчивым – он был ненамного выше ее, но широк в плечах и явно очень силен. Он то и дело проводил рукой по лицу, заросшему темной щетиной, словно изучая его – похоже, привык гладко бриться… да и волосы подстрижены коротко, как у военных. Они называли его Полковником…

– Умеешь обращаться с оружием? Он взглянул презрительно.

– Я солдат, монахиня!

Немало таких, как он, недавняя война разбросала по стране, лишив не только крова и родных, но и самого смысла существования. Мирная жизнь отторгала их, или они сами не принимали ее, продолжая убивать и грабить – но уже своих…

– Что ж ты не пошел в армию молодого короля? Ему нужны опытные солдаты.

Он фыркнул.

– Стать сержантом королевской стражи? Я был полковником мечников!

А стал моим рабом… Верда качнула головой, то ли соглашаясь, то ли нет, но промолчала. Так до самой темноты они шли молча, изредка уступая дорогу пылившим повозкам. Мужчина поглядывал на свою нежданную спасительницу и хозяйку. Серый грубый плащ служит и одеждой и одеялом, блеклое широкое платье, деревянный посох, холщовая тощая сумка – на такую не польстится и последний нищий. Монахиня двигалась экономным ровным шагом, незаметно съедающим расстояния. Явно идет издалека – в поисках или по обету. Вся она была словно припорошена пылью: серая одежда, серые прямые волосы, серые прищуренные глаза…