Целую, конечно. Сегодня уже не в первый раз и далеко не в последний, но с тем же неуёмным голодом. Не могу насытиться тем, что Маруся полностью моя.

Отныне и навсегда полноправная часть меня. Большая часть.

Ярослав

Судя по танцам, эту свадьбу запомнят все. У папы Тита либо водка заговоренная, либо все же дар внушения, как шаровая молния. Приложила всех нехило. Зато к нам с Марусей, как она и просила, градус внимания разительно слабеет.

Не могу на нее насмотреться. Да, вот так банально и по-пацански сопливо, глотаю свой извечный, но сегодня в разы усиленный восторг. Ярче солнца она. Ослепляет и в макушку прикладывает.

– Марусь, когда там уже главный шабаш? – пытаюсь пробиться через слои пышной ткани к ее бедру. – Я поплыл.

– Тихо ты, Ярик, – шипит, потом и вовсе пищит, когда добираюсь-таки до затянутого в тонкий капрон колена.

Хорошо, что никому до нас нет дела.

– Сама ша, святоша. Черт с этим платьем, есть риск опрокинуть стол.

– Вот именно… Наверное, еще немного, и можно будет уйти.

– Да, еще немного подождем.

Рано расслабились, как оказывается. Решили, что все самое трудное позади. Понимаем, что ошиблись, когда с бокалом поднимается мама Ева.

– Это, наверное, первое и последнее, что я скажу во всеуслышанье, как тост, – она берет паузу, мы с Марусей в это время поднимаемся. – Трудно быть мамой. Не здесь, не здесь, – касается плеч и виска поочередно. Затем кладет ладонь на сердце. – Здесь, – слышу дрожащий вдох Машки и понимаю, что просить ее не плакать бесполезно уже. – Дети уходят. Это естественное и ожидаемое течение жизни. Первое время тяжело слушать тишину и входить в пустую комнату… Папа бодрится, – кивает на Адама Терентьевича, – только ему тоже непросто отдавать своего ребенка другому человеку. Кто нас знает, понимает, что мы… нестандартные, слегка сумасшедшие родители. Единственное, что нас усмиряет и радует – то, что Машу забирает Яр. Другому не отдали бы, – в который раз отмечаю, что смешно всем, кроме меня. Просто стараюсь ровно дышать. – Не обижайте друг друга. Что бы ни случилось, будьте так же, как в детстве, против всего мира, но вместе.

Едва мы пригубляем шампанское и свободно выдыхаем, на большом экране появляются Машкины детские фотографии. Невольно ржу, поймав взглядом кадр, где она вся в зеленке. Затем вижу следующие кадр за кадром снимки с папой Титом и понимаю, к чему идет. Он то с девчачьими ярко-розовыми резиночками в волосах, то в костюме супергероя. Маруся, ясное дело, рядом с ним еще трешовее одета. На многих фотографиях нахожу себя. Увековечен и выставлен на общее обозрение, например, наш незабываемый поход в горы, во время которого я свалился и счесал лоб. На снимке зло щурюсь, чтобы сдержать слезы. А святоша озабоченно прижимает к сочащейся ране лист подорожника.

– Смотри, смотри, пока я тебя спасала, они смеялись и фотографировали, – иронизирует она, так чтобы все услышали.

Смеемся, безусловно. Еще несколько фотографий просматриваем. А потом видео стопорится на кадре нашей первой школьной линейки. Торжество, конечно же, фоном. Большую часть фото занимают Маруся с двумя несоизмеримо огромными бантами и папа Тит. Их широкие улыбки. В Машкиной – зубы через один. У обоих полные счастья глаза.

Начинается лирический проигрыш, и мне заранее хреново становится.

– Танец невесты с отцом! – выкрикивает в микрофон временно включившийся в работу тамада.

– Лучше бы мы его в кладовке заперли, – выдыхаю машинально. Поймав удивленный Машкин взгляд, уточняю: – Этого лысого Фантомаса, конечно. Не папу.

Забирают святошу. Знаю, что ненадолго это. Выдержу.

Старая программа. То есть традиционная, естественно. Без этого никак.

Зато у разгулявшихся гостей есть возможность восстановить силы. Я тоже перевожу дыхание и просто жду. Сердце прыгает, явно в попытке установить акробатический рекорд. Выше моих сил его придержать.

Напоминаю себе, что она уже безраздельно моя. Родители и их дети – это первая степень родства. У нас же с Марусей ­– нулевая. Это важнее всего.

Моего отца, очевидно, тоже раскачало. Он вдруг подходит ко мне, приобнимая за плечи, и выдает:

– Если тебе станет легче, могу с тобой тоже потанцевать.

Смешок, который у меня вырывается, прорывает плотину нервного напряжения.

– Нет уж, как-то справлюсь без того.

С другой стороны подбирается мама. Она уж точно не стесняется меня обнимать. Господи... А следом за ней мой старший брат, серьезный моментами Никита Градский. Умеет ведь строить важный вид. Никого не обнимает, разве что мысленно. Но его поддержка всегда ощутимая. Держит за руку лишь свою жену – веселую хохотуху Маринку. Она и сейчас смеется, а я бросаю привычное:

– Не представляю, что ты в нем нашла.

– То, чего нет больше ни в ком другом!

– Если бы мама с папой не стояли рядом, я бы попытался угадать.

– Ярик! В кого ты только… – возмущается мама и тут же хохочет.

– Ну да, ну да, все святые, один Ярик – черт.

На это замечание смеются уже все.

– Мы с Мариной хотели организовать кражу невесты, – говорит Никитос, едва заметно улыбаясь. – Но поняли, что ты с катушек слетишь, и передумали.

– Даже представлять не берусь.

– То-то же!

Мелодия стихает, и я, наконец, получаю свою святошу обратно. Остаемся на площадке. Нет, традиционный первый танец под сердцедробильную музыку у нас уже случился. Настала пора для веселья.

– Божище, ты сегодня все свои умения решил продемонстрировать, – смеется Машка, когда кружу ее по залу.

– Типа того.

– Тогда давай сальсу!

– Боюсь, деду поплохеет. Он ее не переносит.

– Глупости, он будет тронут. Ведь всех вас учила танцевать его мама.

Не успеваем договориться, как включается музыка, которую иначе как рок-н-рольной не назовешь. Тут уж никакая сальса не проканает. Маруся и сама это понимает. Отступая на пару шагов, раскидывает руки и изображает характерное па. Самоварное платье, конечно же, скрадывает движение ног, из-за этого только прикольнее получается. Усмехаясь, подхватываю ритм. А после и саму Марусю. Она выкрикивает: «Знаешь же, что я не люблю танцевать, да?» и смеется, напоминая, что со мной всегда будет. Со мной все на свете будет!

Уйти пораньше не получается. Машка твердит, что не хочет расстраивать предков, они старались. Отдаем дань всем запланированным обрядам. Тешит только то, что уже завтра будет менее насыщенная программа.

В номере оказываемся далеко за полночь. Тишина режет слух и разгоняет сердце.

– Ты должен помочь мне раздеться.

– С превеликим удовольствием, – подступаю вплотную. – Одно уточнение: это воздушная масса тебе еще нужна?