наследуем». Более того, король в категорической форме приказал Мартинесу прекратить подстрекать против евреев. Хуан выразил свое изумление наглостью Мартинеса, использующего королевскую чету в своих разглагольствованиях. «С каких пор, — спрашивает король, — ты находишься в столь интимной близости с нами, что знаешь намерения наши и королевы?» Королю было ясно, что если подстрекательства архидьякона не будут остановлены, «aljama (еврейская община) этого города будет уничтожена, а евреи потеряют то, что имеют». Поэтому он пригрозил Мартинесу: «если ты не прекратишь вести себя подобным образом, мы накажем тебя так, что ты пожалеешь о содеянном, и никто другой не посмеет так поступать»[403].

Угрожающий язык королевского указа должен был возыметь временное действие. В любом случае, прошло более четырех лет, прежде чем альхама Севильи нашла необходимым вновь пожаловаться. Это не значит, что Мартинес бездействовал столь долгий период или даже прекратил свою кампанию против евреев. Все же мы можем с достаточной долей уверенности сказать, что хотя бы какое-то время — может быть, до конца 1385 г. — он воздерживался от своих незаконных вмешательств в дела, касающиеся евреев, и он наверняка прекратил свои измышления по поводу того, что убийство евреев останется безнаказанным. Мы пришли к этому заключению потому, что авторитет Хуана I в Кастилии был высок — до войны с Португалией или, точнее, до катастрофы под Альжубарротой (1385), а у евреев в то время был сильный защитник при дворе в лице дона Гедальи Негро. Но этот еврей умер в 1385 г., а тяжелое положение в Португалии заставило короля искать доброй воли и поддержки кастильских городов. Он мечтал о возобновлении войны с Португалией и о победе столь крупной и решающей, что она смоет стыд от его поражения. Для этого он нуждался в новых денежных вложениях со стороны советов, которые согласились на его просьбу, предварительно позаботившись о том, чтобы король пошел им навстречу в некоторых вопросах. Так, собравшись в декабре 1385 г. в Вальядолиде, кортесы опять нанесли удар по привилегиям евреев. Проживание евреев рядом с христианами было запрещено[404], и предоставление евреям должностей при дворе было еще раз категорически запрещено (на этот раз под страхом конфискации имущества)[405]. Во второй раз после 1383 г. евреи должны были простить треть того, что задолжали им христиане, и в дополнение к этому христиане получили пятнадцать месяцев отсрочки на оставшиеся две трети долга[406]. Хуже всего для евреев было то, что состав восстановленного королевского совета теперь включал в себя четырех епископов и четырех прокурадоров (т. е. представителей городов). Было ясно, что евреи потеряли большинство своих позиций и шансов на защиту при дворе. При этих обстоятельствах Мартинес набрался смелости возобновить юридическое ущемление евреев, выразившееся в требовании полного разделения между евреями и христианами, и вдобавок потребовать разрушения всех синагог, построенных в архиепископстве после Реконкисты[407].

Социальная атмосфера в Севилье в результате этой яростной агитации накалилась до такой степени, что в начале 1388 г. евреи города почувствовали, что необходимо каким-то образом остановить кампанию Мартинеса. Их единственной возможностью было обратиться за помощью к королю, но здесь их придворные друзья предупредили, что время для еврейской петиции неподходящее. Настроение монарха было явно антиеврейским, и вместо того, чтобы получить прохладный ответ, который только поощрил бы Мартинеса, евреи решили обратиться с жалобой на него в верховный суд в Севилье. Таким образом, 11 февраля 1388 г. представитель общины, дон Йегуда бен Авраам, представил главному судье Севильи формальную жалобу на кампанию Мартинеса по разрушению синагог. Дон Йегуда предупредил Мартинеса, а косвенно и судей, что если эта жалоба останется безответной, евреи обратятся к королю. «Они покажут, как он, Мартинес, нарушает повеление короля», и как он явно действует против королевского приказа, который четко запретил ему делать подобные вещи[408]. Этот аргумент был, конечно, тактическим приемом: призыв к традиционной поддержке евреев королем был угрозой, тогда как полагаться на нее больше было нельзя.

Мартинес почувствовал эту слабость. Через неделю после того, как евреи подали жалобу, он дал свой ответ. Используя возможность начать новую атаку, он изобразил евреев неисправимыми преступниками, которые намеревались одурачить самого Бога, так чему же удивляться, если они обманывают короля и принцев. Разве не сказал Иисус ученикам своим, когда он послал их проповедовать Учение, что всякий, кто не примет его царства, будет рассматриваться как его враг и сын дьявола. Кому больше всего подходит это определение, как не евреям, которые упорно отрицали его царство со времен апостолов? То, что он, Мартинес, говорит о евреях, идентично тому, что Иисус сказал о них; следовательно, и он не может говорить иначе. Он не сделал ничего дурного ни в моральном плане, ни в юридическом. Он требовал разделения христиан и евреев потому, что это то, что велит закон, и то, что приказал архиепископ Севильи, а еще потому, что архиепископ сказал ему позаботиться об этом[409]. Он требовал разрушения синагог потому, что этого требовал закон, и если бы он был до конца верен закону, то «двадцать три синагоги, которые евреи построили в Севилье… были бы снесены подчистую»[410]. А что касается его судебной деятельности, то правда, что король дал ему определенные инструкции, но они основывались на ложной информации, предоставленной евреями королю. «Они сказали, что я объявил неверные приговоры в тяжбах, доверенных мне королем, нашим сюзереном. На это, сеньор, я отвечаю: пусть они покажут, какие я вынес приговоры против евреев и евреек, и если они были неверными, я желаю заплатить по всем ним». Разумеется, он не прекратил свои проповеди, несмотря на инструкции короля, так как эти инструкции не имеют смысла потому, что он проповедует слово божье, которое служит не только Богу, но и королю[411].

Местные власти, конечно, не удовлетворили апелляцию евреев. Евреи не обратились к королю, как угрожали, несомненно, по указанным выше причинам. Но они разработали план, как остановить Мартинеса иным способом. Они обратились к дьякону церкви в Севилье, который представил дело совету каноников.

III

Нет сомнения в том, что даже до того, как они предприняли этот шаг, евреи Севильи получили достоверные сведения о том, что руководство севильской церкви было недовольно поведением Мартинеса и, таким образом, было готово выслушать жалобы евреев на его поведение. Эти сведения могли показаться неожиданными для евреев, но они четко показали, что не все севильские христиане были всей душой с Мартинесом. Мы можем заключить, что часть граждан, организованный сегмент общества — по всей вероятности, его высшие слои — не принимали