– Я так больше не могу! – Катя шагнула из тени в лунный свет и встала рядом с Машей.

Они были почти одного роста и одинаковой комплекции, обе хрупкие, вытянутые, как молодые березки.

– Я признаюсь во всем. Пусть меня посадят, но и его тоже посадят. Трефилова!

– Трефилов мертв, – процедила Маша.

– Как мертв? – Катя отшатнулась. Лицо ее побелело.

– Так. Я убила его. Напугала до смерти.

Катя молча разглядывала наряд Маши, халат, наброшенное на плечи пальто. Перевела взгляд на парик в руках у Ивана.

– Она изобразила тебя, – мрачно пояснил Иван. – Вернее, Лидию.

– Зачем?

– Затем, что мне нужны были мои деньги! У меня ребенок умирает!!! – иступленно произнесла Маша. – Я хотела его отвлечь и вырубить на несколько минут. А он… – Она безнадежно махнула рукой и замолчала.

Несколько мгновений висела тяжкая пауза.

– Ты не виновата, – вдруг тихо сказала Катя.

Маша стояла в оцепенении, не глядя на нее и никак не реагируя на ее слова.

– Трефилов умер не из-за тебя. Вернее, не из-за призрака Лидии. – Катя говорила все так же тихо, но твердо и уверенно.

Иван и Маша одновременно подняли на нее взгляд и слушали, затаив дыхание.

– У него было больное сердце. Его предупреждали, что в любой момент может случиться инфаркт. Антон скрывал ото всех свою болезнь, но я знала. При мне у него бывали приступы, он глотал таблетки, перемогался кое-как. В последнее время он сильно нервничал, волновался… Это просто совпадение…

Иван вспомнил бледное лицо Трефилова, испарину, выступившую у него на лбу, посиневшие губы и поспешно кивнул.

– Да, это скорей я виноват, – сказал он, обращаясь к Маше, – я вломился к нему прямо перед твоим визитом, кричал, что мне все известно, угрожал, требовал оставить Катю в покое. От вида призрака он бы вряд ли умер, он ведь лучше других знал, что никакого призрака не существует…

Наступила гнетущая тишина.

– Мне надо ехать, – наконец неуверенно проговорила Маша. – Самолет не будет ждать.

Иван кивнул.

– Езжай. Ты деньги успела забрать?

– Да. Вот они. – Маша достала из-за пазухи сверток.

– Езжай, – повторил Иван. – Не думай ни о чем. Спасай Юлю. Я… я найду деньги. Продам квартиру, займу, если что.

– Спасибо! – Маша порывисто обняла его, плечи ее дрожали. – Прости! Ради бога, прости меня, папа! – Голос ее снова сорвался на рыдания, но она взяла себя в руки. Уже без слез поглядела Ивану в глаза, потом резко повернулась и побежала к воротам.

Иван и Катя остались стоять у занесенной снегом скамейки.

– Нам тоже пора, – проговорил Иван и взял Катю за руку. – Идем, пока Трефилова не обнаружили в его кабинете. Поднимется шум, нам это ни к чему.

Она молча кивнула и послушно пошла с ним рядом. Они вышли из ворот и остановились возле кофейни. Та была еще открыта.

– Зайдем? – спросил Иван у Кати.

– Зайдем.

Они вошли и сели у окна. Подошел официант.

– Слушаю вас.

– Нам корзиночку с фруктами, – Иван улыбнулся, – и чай.

– Отличный выбор, – сказал парень и удалился, сделав пометку в блокноте.

Они сидели друг напротив друга и молчали, каждый думая о своем.

– Ты сердишься на меня? – спросила Катя, по привычке теребя локоны.

– Сержусь. – Он снова улыбнулся.

– Не простишь? – робко проговорила она.

– Прощу.

Он протянул руку через стол и погладил ее пальцы.

– Я постараюсь сделать так, чтобы мы все забыли. Я буду очень стараться.

– Я сама себе никогда не прощу, – с болью сказала Катя.

– Перестань. Бывают ситуации, когда человек не властен над собой. Когда он загнан в угол и у него нет выбора.

– Выбор всегда есть, – твердо возразила Катя.

– Ну вот, ты его и сделала… когда позвала санитара. – Иван усмехнулся.

Он замолчал, думая о том, что Катя не просто сделала свой выбор тогда, студеной октябрьской ночью, она и потом продолжала бороться, писала свое «Полнолуние», вкладывая в него всю боль, весь ужас от содеянного, словно прорисовывая на холсте свою душу и тем самым очищая ее от страшных грехов, которые совершила поневоле…

Официант принес корзиночку и чайник. Иван смотрел, как Катя ест пирожное, аккуратно ложечкой отколупывая по маленьким кусочкам.

– Мама тоже любила корзиночки?

– Она? – с набитым ртом проговорила Катя и замотала головой. – Она их ненавидела! – доела и улыбнулась: – А я их обожаю.

Иван чувствовал, как на душе воцаряется покой. Удивительный, тихий покой с оттенком легкой грусти. Словно зарубцевалась язва, но не в желудке, а в сердце.

– И все-таки ответь, почему ты изобразила Лидию такой? – Он вопросительно посмотрел на Катю.

Та вскинула брови.

– Какой?

– Совершенно не похожей на настоящую. Ведь на портрете у тебя в кладовке она же совсем не так выглядит. Волосы другие, прическа. Глаза.

Катя едва заметно улыбнулась.

– А ты так и не понял? – Она отпила из чашки и посмотрела на Ивана пристально.

Тот пожал плечами.

– Нет.

– Твоя Лидия была срисована с Нины. Маша принесла Трефилову ее фотографию, а он передал ее мне. Там, где она еще до болезни.

– С Нины?

Иван не мог поверить. Господи, так вот откуда эти до боли родные каштановые пряди у виска, эти изумрудные глаза! Как он мог забыть? Ему стало так горько, горько и стыдно, что захотелось провалиться под землю. Но тут он увидел Катины серые огромные глаза близко-близко, почти рядом.

– Мы вместе все забудем, – шепотом проговорила она. – Или почти все. Но ее… ее будем помнить. Вернее, их.

У Ивана зазвонил телефон. Он хотел нажать на отбой, но на дисплее высветилась фотография Борьки.

– Да, сынок, – сказал Иван и удивился непривычной мягкости своего голоса. Давно у него не получалось так разговаривать с Борькой.

– Па, там Зоя плачет. Говорит, ты ее в чем-то ужасном подозреваешь. А она… она же любит тебя. Она…

– Борь, не бери в голову. Я был не прав. Приношу свои извинения.

– Но Зоя… она хочет признаться тебе…

– В чем признаться?

Иван от удивления выронил ложечку. Оказывается, вечер чудес еще не окончен! Катя посмотрела на него с испугом. Он кивнул ей и погладил ее руку.

– Все в порядке, не волнуйся. Так в чем признаться? – повторил он в трубку.