И долго еще она меня расспрашивала и по обыкновению своемуохала и сетовала с каждым моим ответом. Вообще я заметил, что она в последнеевремя как-то совсем потерялась. Всякое известие потрясало ее. Скорбь об Наташеубивала ее сердце и здоровье.

Вошел старик, в халате, в туфлях; он жаловался на лихорадку.но с нежностью посмотрел на жену и все время, как я у них был, ухаживал за ней,как нянька, смотрел ей в глаза, даже робел перед нею. Во взглядах его былостолько нежности. Он был испуган ее болезнью; чувствовал, что лишится всего вжизни, если и ее потеряет.

Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною допередней и заговорил о Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе вдом вместо дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то АннуАндреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и не узнал ли я оней еще чего нового? Я наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на неговпечатление.

– Мы еще поговорим об этом, – сказал он решительно, – апокамест... а впрочем, я сам к тебе приду, вот только немножко поправлюсь здоровьем.Тогда и решим.

Ровно в двенадцать часов я был у Маслобоева. К величайшемумоему изумлению, первое лицо, которое я встретил, войдя к нему, был князь. Он впередней надевал свое пальто, а Маслобоев суетливо помогал ему и подавал емуего трость. Он уж говорил мне о своем знакомстве с князем, но все-таки этавстреча чрезвычайно изумила меня.

Князь как будто смешался, увидев меня.

– Ах, это вы! – вскрикнул он как-то уж слишком с жаром, –представьте, какая встреча! Впрочем, я сейчас узнал от господина Маслобоева,что вы с ним знакомы. Рад, рад, чрезвычайно рад, что вас встретил; я именножелал вас видеть и надеюсь как можно скорее заехать к вам, вы позволите? У меняпросьба до вас: помогите мне, разъясните теперешнее положение наше. Вы, верно,поняли, что я говорю про вчерашнее... Вы там знакомы дружески, вы следили завсем ходом этого дела: вы имеете влияние... Ужасно жалею, что не могу с вамитеперь же... Дела! Но на днях и даже, может быть, скорее я буду иметьудовольствие быть у вас. А теперь...

Он как-то уж слишком крепко пожал мне руку, перемигнулся сМаслобоевым и вышел.

– Скажи ты мне, ради бога... – начал было я, входя вкомнату.

– Ровно-таки ничего тебе не скажу, – перебил Маслобоев,поспешно хватая фуражку и направляясь в переднюю, – дела! Я, брат, сам бегу,опоздал!..

– Да ведь ты сам написал, что в двенадцать часов.

– Что ж такое, что написал? Вчера тебе написал, а сегоднямне написали, да так, что лоб затрещал, – такие дела! Ждут меня. Прости, Ваня.Все, что могу предоставить тебе в удовлетворение, это исколотить меня за то,что напрасно тебя потревожил. Если хочешь удовлетвориться, то колоти, но толькоради Христа поскорее! Не задержи, дела, ждут...

– Да зачем мне тебя колотить? Дела, так спеши, у всякогобывает свое непредвиденное. А только...

– Нет, про только-то уж я скажу, – перебил он, выскакивая впереднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться). – У меня и до тебя дело;очень важное дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоихинтересов. А так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то дай ты, радибога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, нипозже. Буду дома.

– Сегодня, – сказал я в нерешимости, – ну, брат, я сегоднявечером хотел было зайти...

– Зайди, голубчик, сейчас туда, куда ты хотел вечером зайти,а вечером ко мне. Потому, Ваня, и вообразить не можешь, какие я вещи тебесообщу.

– Да изволь, изволь; что бы такое? Признаюсь, ты завлек моелюбопытство.

Между тем мы вышли из ворот дома и стояли на тротуаре.

– Так будешь? – спросил он настойчиво.

– Сказал, что буду.

– Нет, дай честное слово.

– Фу, какой! Ну, честное слово.

– Отлично и благородно. Тебе куда?

– Сюда, – отвечал я, показывая направо.

– Ну, а мне сюда, – сказал он, показывая налево. – Прощай,Ваня! Помни, семь часов.

«Странно», – подумал я, смотря ему вслед.

Вечером я хотел быть у Наташи. Но так как теперь дал словоМаслобоеву, то и рассудил отправиться к ней сейчас. Я был уверен, что застану уней Алешу. Действительно, он был там и ужасно обрадовался, когда я вошел.

Он был очень мил, чрезвычайно нежен с Наташей и дажеразвеселился с моим приходом. Наташа хоть и старалась казаться веселою, новидно было, что через силу. Лицо ее было больное и бледное; плохо спала ночью.К Алеше она была как-то усиленно ласкова.

Алеша хоть и много говорил, много рассказывал, по-видимомужелая развеселить ее и сорвать улыбку с ее невольно складывавшихся не в улыбкугуб, но заметно обходил в разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя егопопытка примирения не удалась.

– Знаешь что? Ему ужасно хочется уйти от меня, – шепнула мненаскоро Наташа, когда он вышел на минуту что-то сказать Мавре, – да и боится. Ая сама боюсь ему сказать, чтоб он уходил, потому что он тогда, пожалуй, нарочноне уйдет, а пуще всего боюсь, что он соскучится и за это совсем охладеет комне! Как сделать?

– Боже, в какое положение вы сами себя ставите! И какие вымнительные, как вы следите друг за другом! Да просто объясниться, ну и кончено.Вот через это-то положение он, может быть, и действительно соскучится.

– Как же быть? – вскричала она, испуганная.

– Постой, я вам все улажу... – и я вышел в кухню подпредлогом попросить Мавру обтереть одну очень загрязнившуюся мою калошу.

– Осторожнее, Ваня! – закричала она мне вслед.

Только что я вошел к Мавре, Алеша так и бросился ко мне,точно меня ждал:

– Иван Петрович, голубчик, что мне делать? Посоветуйте мне:я еще вчера дал слово быть сегодня, именно теперь, у Кати. Не могу же яманкировать! Я люблю Наташу как не знаю что, готов просто в огонь, но,согласитесь сами, там совсем бросить, ведь это нельзя...

– Ну что ж, поезжайте...

– Да как же Наташа-то? Ведь я огорчу ее, Иван Петрович,выручите как-нибудь...

– По-моему, лучше поезжайте. Вы знаете, как она вас любит;ей все будет казаться, что вам с ней скучно и что вы с ней сидите насильно.Непринужденнее лучше. Впрочем, пойдемте, я вам помогу.

– Голубчик, Иван Петрович! Какой вы добрый!

Мы вошли; через минуту я сказал ему:

– А я видел сейчас вашего отца.

– Где? – вскричал он, испуганный.