о которых известно, что у них было заболевание, сфабрикованное либо искусственно вызванное, — в зависимости от возраста ребенка (McGuire, Feldman, 1989). Например, расстройство пищевого поведения у младенцев, отстраненность и гиперактивность улетев дошкольного возраста и прямые фальсификации либо преувеличение физических симптомов среди детей старшего возраста в подростков.

Одним из наиболее важных факторов точного и раннего выявления FII является признание специалистами того факта, что материнское насилие существует и что оно может быть выявлено даже там, где имеет место очевидная материнская компетентность. При проведении точной оценки риска важно, чтобы специалисты, работающие по делу, собирали как можно больше информации с целью сформирования всестороннего представления о факторах, которые привели к тому, что мать совершала в отношении своею ребенка насилие в определенной форме. Эта задача может быть более сложной в случаях FII в силу непризнания некоторыми женщинами того, что они умышленно создали или сфабриковали симптомы у своих детей; таким образом, представляется целесообразным использование технологий скрытого видеонаблюдения (Cordess, 1998). Важно, чтобы профессионалы сохраняли объективный взгляд на происхождение травмы и не позволяли сентиментальным и идеализированным верованиям касательно материнства влиять на их суждения, а ребенку — оставаться в условиях серьезного риски.

Некоторые специалисты по уходу за детьми утверждают, что реабилитация ребенка в доме, в котором произошло насилие, допустима лишь в том случае, если были предоставлены приемлемые объяснения неслучайных травм (Weiner, 1998). Другие утверждают, что только путем привлечения к лечению всей семьи можно бросить вызов отрицанию и пошатнуть его влияние, а также что нарушение семейных уз между ребенком и его семьей означает причинение вреда всей семье. Отрицание было признано основным препятствием для терапевтических изменений в семьях, где произошло насилие.

Трауэлл предполагает, что если бы существовала бо́льшая степень конфиденциальности в отношении насилия, совершенного над детьми, проблема отрицания могла бы уменьшиться, и большее количество семей успешно проходило бы лечение; такой терапевтический альянс мог бы потенциально снизить риск повторного насилия и позволил бы семьям оставаться вместе (Trowell, 1997). Подобная оценка риска может быть предпринята после того, как ребенок был изъят из ситуации насилия в соответствии с процедурами, которые установлены на совещании по вопросам защиты прав детей и которые должны быть доведены до сведения собранных вместе членов соответствующих профессиональных групп, чье участие необходимо для проведения подобной оценки ситуации. И в конечном счете должен быть создан план по уходу за детьми, в котором риск будущего вреда был бы сведен к минимуму.

Берг и Джонс смогли провести наблюдение за небольшим числом семей, в которых был выявлены случаи FII (Berg, Jones, 1999). Десять из тринадцати семей, для которых лечение было возможным, воссоединились после вмешательства в отношения ребенка и семьи:

В целом дети демонстрировали хорошие показатели в своем развитии, росте и психологической адаптации… Берг и Джонс (Berg, Jones, 1999) с большой осмотрительностью заключают, что воссоединение семьи возможно для подгруппы этих случаев, но только там, где существуют условия для последующих долгосрочных мер, включающих продолжение мониторинга состояния здоровья и сопровождение семьи сотрудниками социальной службы, и условия для терапевтического лечения.

(Jones et al., 2000, р. 293)

Показаны ли лечение и реабилитация в условиях постоянного отказа от признания в насилии — сложный вопрос. В таком случае индивидуальные факторы, включающие характер насилия, которому подвергся ребенок/дети, продемонстрированный родителями уровень, по-видимому, являются ключевыми моментами при определении прогнозов для детей, подвергшихся жестокости. В случаях материнских насильственных действий пороговый уровень обоснований для изъятия детей из-под опеки их матерей выше, чем в тех случаях, когда виновником жестокости был мужчина. Роль матери как питающей и заботящейся, по-видимому, настолько укоренилась в социальном восприятии и ожиданиях, что она продолжает оказывать влияние даже перед лицом очевидных доказательств того, что мать может быть лживой, жестокой и опасной для своего собственного потомства.

Ливингстон описывает проблемы в лечении родителей, склонных к насилию, которые возникают, если у них присутствует соматизированное расстройство, в силу которого они требуют регулярного наблюдения и руководства со стороны врача первичной медико-санитарной помощи (Livingston, 1987). Автор отмечает, что лица, которые были идентифицированы как матери с MSBP, как имеющие, так и не имеющие соматизированное расстройство, вероятно, будут устойчивы к психотерапии. Важные факторы, которые следует учитывать при определении лечения, включают продолжительность и степень тяжести насилия, «независимо от того, признает ли родитель его совершение или отрицает, а также степень присутствия у него социопатических черт» (ibid., р. 214).

Он утверждает, что понимание основ насилия в психодинамическом ключе может также быть потенциально полезным. Подобные формулировки, как те, что процитированы в литературе, включают в себя временную «передышку» в исполнении родителем его обязанностей, опосредованную получением заботы и ухода, и «символическое воссоздание предыдущей потери». В таких случаях ясно, что чувство идентичности матери может быть хрупким, а границы между ней и ее ребенком размыты. Ливингстон отмечает: «В любом случае важнейшим приоритетом влечении должна быть защита ребенка» (ibid.).

Психотерапия с матерями, которые фабриковали либо искусственно вызывали заболевание

Работа, проводимая в больнице Касселя, принадлежащей к терапевтическому сообществу Ричмонда, графство Суррей, предоставляет уникальную возможность привлекать семьи, склонные к жестокости и насильственному поведению, для прохождения ими психотерапии в течение длительного времени, а также проводить тестирование способности этих семей заботиться о детях и откликаться на терапию. Кумбе описывает успешную терапию матери с FII до того момента, когда ребенок был оставлен на ее попечение после выписки из больницы Касселя (Coombe, 1995). Кеннеди описывает историю работы в этой больнице в 1950‑х годах с матерями с постнатальной депрессией и развитие лечения семей, в которых были выявлены дети с FII:

Иногда дети рассматривались как объекты, предназначенные для использования другими людьми только лишь для собственного комфорта последних. У матерей, завершивших программу лечения, обнаруживались мощные и примитивные агрессивные фантазии, сосредоточенные вокруг как их собственных тел, так и тел их детей, что, возможно, связано с их собственным опытом пережитого в детстве насилия. Временами они были близки к разрушению и дезинтеграции, нуждались в значительной помощи и такой поддержке, которую, по-видимому,