Бегство Грейс от возможности лечения и постоянное отрицание ею своей причастности к причинению и фальсификации травм Харриет отражали то, как трудно было привлечь ее к психологической работе, которая непосредственно затрагивала ее собственные проблемы. Складывалось впечатление, что Грейс полагалась на косвенные способы получения помощи для себя и не могла сама вслух сформулировать свои проблемы. Вполне возможно, что она не могла отличить потребности дочери от своих собственных из-за искаженного восприятия самой себя и своего ребенка и что она в такой степени отождествляла себя с беспомощным и получившим урон ребенком, что не могла осознать жестокость своих действий или масштабы своей виновности в том, что она подвергала опасности жизнь Харриет. Поведение Грейс было, несомненно, опасным и жестоким, однако ни каких-либо психических нарушений, ни фактов фабрикаций заболевания, выполненных ею, обнаружено не было. Она очень мощно проецировала свое внутреннее расщепление на команду специалистов по уходу за детьми, которые были полярно разделены на тех, кто видел в Грейс опасность, и тех, кто рассматривал ее как компетентную мать, преследуемую чрезмерным вниманием местной власти. В конечном счете защитник, представлявший интересы ребенка в суде, и консультант по вопросам здоровья, которые поддерживали родителей, убедили социальные службы составить план по уходу за Харриет, который привел бы к ее реабилитации в семье родителей. Родители с готовностью приняли этот план. Я решительно выступала против этого плана, но, по крайней мере, хотя бы смогла направить семью к детскому и семейному психологу, который согласился с ними работать; детский психиатр отказалась их наблюдать до тех пор, пока не будет доказана чья-либо виновность в нанесении травм.

Клиническое интервью показало, что Грейс убедила себя, будто на самом деле она не создавала у Харриет каких-либо симптомов, ни путем нанесения физических травм, ни путем фальсификации симптомов, которых никогда не видели другие, как будто сила ее потребности создать данную ситуацию приводила также к определенной форме диссоциации ее личности. В этом эмоционально отстраненном состоянии она, казалось, верила, что ее ребенок действительно болен, и что она была беспокоящейся и бдительной матерью, обратившейся за помощью; признание ее собственной роли в создании симптомов Грейс могла отрицать, что позволяло ей участвовать в той драме, которую она создала. Она четко соответствовала типичной модели поведения и проявляла психологические состояния, характерные для матери, которая сфабриковала болезнь у своего ребенка.

Грейс, похоже, не осознавала притворства и фантастичности этого сценария и полностью вошла в роль. На каком-то уровне она, должно быть, осознавала ложь, на которой основывался медицинский эксцесс, но сила ее диссоциации была такова, что она могла сохранять это знание вытесненным. Трудности Грейс в нахождении связей между своим поведением в прошлом и в настоящем, а также ее отрицание своей собственной роли в создании болезни у ее ребенка, по-видимому, имели различные психологические причины. Как предполагалось ранее, оказалось, что такое поведение Грейс отражало глубокую степень диссоциированности и способность отделять агрессивную часть себя. Также возможно, что ее текущая роль защищающего родителя, несмотря на нападение на ребенка, которое она пыталась совершить, отражала ее собственный опыт обмана и жестокого обращения со стороны ее собственной матери, чья забота была непоследовательной, но которая, по существу, действовала как достаточно заботливая мать, когда Грейс болела, возможно, искренне считая себя таковой.

Грейс сама подвергалась очень запутанным внешним проявлениям заботы, сочетавшимся с фактическим пренебрежением, в контексте того, что ее мать часто обращалась с ней в медицинские учреждения. Возможно, Грейс воспринимала внимание матери к себе, когда болела, как обман, потому что забота со стороны матери была недолговечной, только в контексте лечения, и направленной только на явную травму и болезнь. Было неясно, активно ли мать Грейс вызывала у нее симптомы или просто преувеличивала имеющиеся, возможно, используя свою дочь, чтобы выразить личное соматизирова расстройство. Известно только, что она была эмоционально отстраненной и довольно пренебрежительно относилась к дочери, кроме тех случаев, когда девочка болела, — в такие периоды мать Грейс находилась у ее постели и брала на себя роль преданного родителя.

Релевантность приведенного случая для FII в целом

Подробное рассмотрение особенностей личной истории и функционирования психики Грейс может помочь сформировать общее понимание процесса развития FII. Ее собственный опыт пережитого в детстве физического насилия в виде суровых наказаний, ее неспособность развить чувство собственной отдельной идентичности и ее скудные в плане проявления чувств и заботы отношения с матерью стали важными факторами в развитии ее способности понимать свою дочь и относиться к ней как к отдельному существу. Исследования, в которых установлено важное влияние проблем с формированием привязанности на проявляющиеся впоследствии расстройства личности, подчеркивают центральное значение ранней привязанности и развития основных психологических способностей, таких как осознание себя, своей самости (Fonagy, Target, 1999). Передача таких проблем между поколениями также хорошо описана в отношении ранних нарушений привязанности. Джонс с соавторами также отмечают, что нарушения связи между родителем и ребенком является одним из ключевых факторов в развитии того, что определяют термином «насилие, связанное с MSBP» (Jones et al., 2000). Наряду с этим перечисляются и другие факторы, включающие болезнь фальсификатора или его болезненное поведение в детстве, соматизацию в подростковом возрасте, способность к диссоциации, расстройство личности, самоповреждение, соматизацию по отношению к себе, насилие в отношении плода при MSBP, постнатальную депрессию и другие важные аспекты развития этого расстройства.

Грейс была отделена от той части самой себя, которая могла осуществлять функции заботливой и защищающей матери и, казалось проецировала эту заботливую и мыслящую часть себя на других, особенно на родительские фигуры медицинских работников. Дистанцировавшись от этого хорошего объекта, она затем должна была по лучить к нему доступ, чего и достигала, создавая и фальсифицируя физические недомогания у своего ребенка, с которым она в значительной степени идентифицировалась. Далее она могла показать своего ребенка и себя медицинской службе и поочередно идентифицироваться то с больным и заброшенным ребенком, чьи потребности должны были быть приняты всерьез, то с компетентными взрослыми, которые могут диагностировать и лечить эти травмы. Хотя часть ее хотела быть похожей на взрослых, которые могли удовлетворить потребности ребенка, другая ее часть хотела отстраниться от них.