чтобы сохранить в секрете правду, которая делала их усилия нелепыми. Ее враждебность возникала из неудовлетворенных потребностей в заботе и внимании.

Присутствовал также определенный элемент агрессии, заключавшейся в том, что, казалось, было обманом Грейс в отношении травм. Медоу (Meadow, 1977) и Эдсхед (Adshead, 1997) описывают яркие переживания матерей с FII, которые они испытывают, обманывая специалистов. Мотивы Грейс оказались более сложными и амбивалентными; она, похоже, убедила себя, что существует органическая причина болезни Харриет. Ее психологические маневры, выражавшиеся в том, что она то действовала как бдительный полупрофессионал, то поступала как деструктивный саботажник, судя по всему, происходили на бессознательном уровне и удовлетворяли ее глубинные психические потребности, связанные с большим количеством обмана себя и других.

Элементы расщепления, диссоциации, соматизации, отсутствия дифференциации между самой Грейс и ее ребенком, а так же ее неспособность отличить фантазию от реальности были очевидны в сложном поведении Грейс. Ее осведомленность, обусловленная ее подспудным беспокойством, позволяла ей моделировать ситуации, в которых она могла бы выглядеть спасительницей, хотя на самом деле была виновницей нанесенной ребенку травмы. На бессознательном уровне Грейс просила признать реальность своего собственного отчаяния и депривации.

Реакция клиницистов: отрицание женского насилия

Психодинамическая формулировка поведения Грейс подчеркивает ее бессознательную просьбу быть пойманной и «обнаруженной», чтобы избежать компульсивного цикла ее первертного поведения. Реакция профессионалов включала разделение экспертов на тех, кто считал мать опасной для своей дочери, и тех, кто отказывался принять или признать размеры совершенного ею насилия. Видимая компетентность Грейс и общепринятая вера в естественную склонность женщин быть заботливыми матерями, поддерживаемую защитным материнским инстинктом, стали теми двумя важными факторами, которые помешали увидеть правду в этом случае. То, что привлекательная женщина с хорошо поставленной речью, которая, как это казалось со стороны, охотно шла на сотрудничество, может оказаться тем человеком, кто систематически совершал насильственные действия в адрес своего ребенка с целью сфабриковать и вызвать болезнь, было слишком угрожающим и непривычным умозаключением, чтобы его можно было легко понять и принять.

Только специалисты в области медицины и психологии, которые наблюдали мать в ходе ограниченного числа сеансов процедуру оценки, могли учесть эту возможность, в то время как те, у кого были более прямые и долгосрочные контакты с ней, в большей степени укрепились в своих взглядах, согласно которым либо один, либо другой из двух аспектов этой женщины мог быть ее «истинным Я». Для тех, кто оказался вовлечен в проблемы Грейс, стало невозможным сохранить амбивалентное отношение к дочери Грейс и сильному внутреннему конфликту матери. Казалось, она вызывала у специалистов полярные отношения к себе, тем самым выражая свой интрапсихический раскол.

Не было реальной возможности формирования интегрированной точки зрения всей команды в отношении Грейс, по крайней мере на начальном этапе, поскольку ее интрапсихический раскол был драматически отражен в отношении и убеждениях специалистов, которые участвовали в этом деле. Несмотря на убедительные медицинские свидетельства о том, что травмы, вероятно, были неслучайными и были совершены матерью, а также предположение, что она сфабриковала некоторые симптомы ребенка, особенно те, что оказались связаны с затруднением дыхания, местные власти были настроены вернуть ребенка, доверив уход за ним родителям. Ни отец, ни мать не признавали никакой ответственности за травмы, и оба остались непреклонными, утверждая, что Грейс была исключительно компетентной матерью. Моя рекомендация заключалась в том, что реабилитация должна была начаться только после того, как будут получены приемлемые объяснения травм и предполагаемых проблем с дыханием; данная рекомендация была проигнорирована.

Четкий голос экспертов в области психологии и медицины был заглушен, пробуждая в памяти образ ребенка, которому заткнули рот кляпом и чьи крики услышаны не были, потому что ей даже не давали свободно плакать. Это лишение возможности говорить и кричать перед лицом очевидного насилия в отношении детей отражало как соблазнительную, так и убедительную силу этой отчужденной, расщепленной и нарушенной матери и глубокое отрицание другими вовлеченными в процесс специалистами насилия среди женщин в целом, и особенно в случае способной четко излагать свои мысли, привлекательной молодой женщины, находящейся в явно стабильном браке.

Для понимания того, каким образом идентифицировать и лечить матерей, которые фабрикуют и искусственно вызывают заболевания у детей, важно знать об интенсивных реакциях контрпереноса, которые такие женщины вызывают у тех, кто вовлечен в разбор дела. В психотерапевтической работе с такими женщинами присутствует динамика, под влиянием которой профессионалы могут быть лишены голоса таким образом, что все потенциально неусыпные опекуны станут похожими на беспомощного ребенка, чьи крики об опасности не находят ответа. В этом смысле специалисты становятся бессильными и невнимательными. Осуществляя это сложное по своей форме насилие, мать способна избавить себя от переживаний, связанных с тем, что ее когда-то подвели, ей солгали, и делает она это путем создания ситуации, при которой ее младенец (часть ее самой) показывается специалисту для оказания помощи, но при этом истинный источник угрозы остается скрытым, а очевидный защитник на самом деле является преследователем. Попытки предпринять что-либо со стороны тех, кто действительно мог бы помочь, медицинских специалистов, саботируются, и таким образом медики разделяют опыт ощущения собственной бесполезности, униженности и бессилия, что убедительно иллюстрирует такую психическую защиту, как проективная идентификация.

Единственный источник надежды в этой тревожной и запутанной ситуации заключается в том, что приводя пострадавшего младенца в больницу, такие матери практически выносят на публику свидетельства происходившего в их личной жизни насилия и предательства, которые часто характеризуют их собственный ранний опыт взаимодействия с матерью. Такие женщины предупреждают профессионалов о том, что они подвержены риску следования этой модели поведения, вновь и вновь воспроизводя подобное поведение.

В этом смысле FII создает ситуацию, при которой дистресс и склонность к насилию одного отдельно взятого взрослого человека становятся известными широкому кругу лиц посредством представления внешне больного или травмированного ребенка для оказания ему медицинской помощи. Использование тела ребенка как средства коммуникации является явно первертной формой поведения.

Материнская перверсия: трудности дифференциации