К осени 1943 года в Москве стали сбивать доски с памятников:линия фронта отдалилась на безопасное расстояние. Печальный гоголевский носвновь повис над бывшим Пречистенским бульваром. В данный военный момент емуничего ни с неба, ни с земли не угрожало. Так и простоит монумент в полнойбезопасности до 1951 года, пока Сталин вдруг не фыркнет с отвращением в егоадрес: «Что за противный антисоветский нос у этого писателя!» – после чего егонемедленно сволокут с пьедестала и упрячут в кутузку, где его нос пропылится впостоянных мечтах о побеге и в муках раскаяния до пятьдесят девятого, то естьдо времени возрождения. Вынутый же из кутузки, реабилитированный памятник судивлением вдруг обнаружит, что его место занято плечистой, чрезвычайномужественной фигурой, то есть воплощенной мечтой своей юности, тем самым Носом,что так самоуверенно разгуливал по Невскому проспекту 1839 года в короткие днисвоего бегства.

Пока что обыватели Гоголевского бульвара с восторгом увиделивылезшего из досок своего любимого мизантропа и возобновили свои привычныевокруг него прогулки и сидения у пьедестала. С неменьшим удовольствиемостанавливались здесь и проезжие, в частности, возвращающийся из госпиталя нафронт полковник Вуйнович.

Вадим курил уже третью папиросу, одну за другой, жадно, каквсе фронтовики, наслаждаясь каждой минутой мира, глядя на барельеф сперсонажами, хороводом идущими по цоколю, на всех этих Чичиковых и Коробочек.Осень в Москве всегда была для него картиной какого-то особенно сильногопритяжения: памятники, трамваи под облетающими деревьями бульвара, центрроссийской цивилизации, иллюзия нормальности.

* * *

Он был ранен в самом начале Курского сражения. Егоартиллерийский дивизион был выдвинут на передовую для отражения атаки «тигров».Им удалось поджечь десяток могучих машин, однако другие, маневрируя на полнойскорости и изрыгая страшный огонь, смогли прорвать линию обороны и уйти в наштыл. Это, впрочем, не особенно волновало Вуйновича: несмотря на большие потери,ему удалось сохранить порядки своего дивизиона, а о прорвавшихся должны былипозаботиться танкисты полковника Чердака, о чем свидетельствовала хрипящая подухом Вадима телефонная трубка. Чердак, его частый и очень «свойский»собутыльник – не далее как третьего дня усидели под преферанс литровкуректификата, – теперь, сидя в командирском танке, выдавал свой излюбленныйтекст: «Ни хуя, Вадеха, не бздимо! Сейчас я их, блядей сраных, первозданнойкалошей прихлопну! Пока!» С этими словами он закрыл люк танка и повел бригадуна перехват «тигров».

Между тем на холмы перед позициями Вадима, давя остаткидеревушки, выходили шесть чудовищ, многотонные «фердинанды», гигантскиесамоходные пушки компании «Порше», новая надежда Гитлера. В этот момент Вадим,охваченный возбуждением боя и ободренный залихватской матерщиной Чердака,принял неожиданное решение. Идем к ним навстречу, выкатывайте всесемидесятипятимиллиметpовки, потащим их на руках! Расположившиеся на холмах«фердинанды» начали интенсивный обстрел тыла, обеспечивая этим огневой зонт дляпрорвавшихся «тигров». Пушкари Вадима, то один расчет, то другой,останавливались, вели прицельный огонь, однако снаряды пока что просторазбивались о 200-миллиметровую головную броню.

Ближе! Ближе! Пушки перетаскивались через мелководную речушку.Вадим тем временем внимательно наблюдал в бинокль за работой «фердинандов».Промелькнувшее недавно в разведсводках сообщение подтверждалось: на гигантах небыло пулеметов! Итак, переносим огонь на сопровождение, сами продолжаемпродвигаться вперед, вплотную к ним! Готовить ручные гранаты, автоматы ипистолеты!

Рота десантников Второго панцерного корпуса, очевидно,эсэсовцы дивизии «Мертвая голова», лежала вокруг «фердинандов». Экипировка уних была превосходная, имелись даже минометы, из которых они обстреливалинадвигавшуюся таким необычным способом артиллерию русских. Атака артиллерии,чего только не придумают проклятые «унтерменши»!

Пушки Вуйновича больше уже не стреляли по неуязвимым грудям«фердинандов», зато активно истребляли роту сопровождения. Выхватив пистолет,Вадим махнул своим ребятам и побежал через картофельное поле прямо кприблизившимся желтовато-зеленоватым громадам. Стрелять в смотровые щели,поджигать бензобаки, забрасывать гранатами! В этот момент кто-то, очевидноотставной козы барабанщик, хватил его поперек живота свинцовым шлангом.

Завершение боя прошло в его отсутствие, он не видел, какартиллеристы, тщательно выполняя приказ своего поверженного командира, выводилииз строя новое, злополучное чудо-оружие врага. Вадим тем временем – если ещеможно было говорить о времени, говоря о Вадиме, – пребывал в смежныхпространствах, то барахтаясь, словно утопающая козявка перед гигантскиминакатами красного вперемежку с лиловым, то разрастаясь до полного охвата всегокрасного и лилового, пучась до самой грани окончательного взрыва.

Ни утопления, ни взрыва все-таки не произошло, а вместоэтого вдруг в проеме небесного с белым мелькнуло веселое лицо молодого врача –назовем его Давид, – который сказал: «Ну, полковник, пиши жене, чтобысвечку в церкви поставила!» Вадим хотел было возразить, что у него женамусульманка, но не успел, укатил опять в какие-то смежные, но теперь уже нестоль грозные, не столь демонические пространства, в какой-то край, довольноблизкий и его собственной пропавшей молодости, где почему-то постоянно звучалголос Александра Блока: «Ветер принес издалека Песни весенней намек... Ветерпринес издалека Песни весенней намек... Ветер принес...»

Короче говоря, он был спасен искусством хирургов ичудодейственным заморским лекарством по имени «пенициллин», первая партиякоторого только что поступила в армейские госпитали. Невероятная атака пушек наброню вызвала много толков. За храбрость и инициативу он был представлен кордену Ленина. Командующий Резервным фронтом генерал-полковник Н.Б.Градов,проверяя списки, переменил представление с «Ленина» на Героя Советского Союза.Он же предложил присвоить Вуйновичу воинское звание генерал-майора, однако вМоскве, где-то в верховных канцеляриях, кто-то сильно тормознул без пяти минутгероя и генерала. Так или иначе, он, вчерашний «враг народа», неразличимаячастичка «лагерной пыли», все-таки стал кавалером высшего ордена страны.

Фронтовые врачи кроме возможности получить эту наградуоказали ему еще одну неоценимую услугу – отправили долечиваться в Самарканд,где жила его жена Гулия с детьми. Два месяца в тыловом госпитале оказалисьсущим блаженством. Вопервых, вдруг ни с того ни с сего восстановилась семья.Во-вторых, и опять совершенно неожиданно, исчезла постоянная тяжесть, всегда уВадима связанная с семьей, возникли какие-то новые отношения.