В своей записке, составленной в марте 1810 г., М.Б. Барклай утверждал, что пограничные области России на западе плохо защищены в силу недостаточного количества войск и особенностей рельефа местности. Многие другие офицеры развили эту тему в своих рапортах, написанных с марта по июнь 1812 г. В ту эпоху в России было слишком мало военных инженеров. В 1807–1811 гг. небольшие инженерные команды были развернуты в морских крепостях на Балтийском побережье и предназначались для отражения возможных атак англичан. То же самое было сделано на Кавказе и на Балканах с целью обезопасить отвоеванные у турок опорные пункты. С марта 1810 г. перед инженерными войсками была поставлена тяжелейшая задача в рекордно короткие сроки укрепить западные границы. Как указывалось в ряде записок, крепости, остававшиеся под контролем русских в тылу у Наполеона, представляли бы серьезную угрозу для его слабых коммуникаций. Это могло бы замедлить его продвижение. Еще важнее было то, что отступавшей армии, не имевшей крепостей у себя в тылу, было негде размещать различного рода припасы и обозы, в силу чего возникала необходимость постоянно их охранять. В этой ситуации армия должна была отступать быстро, так как только соблюдение дистанции с противником обеспечивало ее безопасность[206].

Но сколь острой ни была потребность в крепостях, на ровном месте они не могли быть возведены за два года. На своем южном фланге русские успели подготовить к осаде оборонительные сооружения Киева и возвели мощную крепость в Бобруйске. На северном фланге была укреплена Рига, хотя начальник инженерного корпуса генерал К.И. Опперман сомневался, что город сможет продержаться длительное время в случае серьезной осады без существенного увеличения численности его гарнизона. Сразу после окончания работ по строительству новой крепости Динабург на Двине Опперман собирался перевезти сюда все военные припасы и продовольствие из Риги, поскольку опасался, что в случае ее захвата французами под угрозой окажется материально-техническое обеспечение основных сил российской армии.

Однако строительство Динабурга не могло быть завершено к лету 1812 г. Это означало, что весь центральный сектор российской обороны оставался открытым. Как указывал Л.Л. Беннигсен, этот сектор давал противнику доступ к центральным районам Российской империи, включая вероятные базы снабжения российской армии в Москве и Смоленске. Положение усугублялось тем, что в обширном центральном секторе на пути противника не было серьезных естественных преград. Вольцоген повиновался приказу и избрал берег Двины в качестве оборонительного рубежа с укрепленным лагерем в Дриссе. Тем не менее он предупреждал, что две трети русла Двины выше по течению мелководны и в летнее время легко преодолеваются вброд. Более того, почти везде ее западный берег выше восточного, что ставило оборонявшиеся войска в очень невыгодное положение. М.Б. Барклай получил аналогичный совет из уст еще более авторитетного человека, генерала К.И. Оппермана, в августе 1811 г. сообщившего, что Двину не удастся удержать в случае массированного наступления противника, «как бы которая-либо частная позиция выгодна ни была». Причина этого заключалась в том, что «в летнее время переход через оную реку мало затруднителен, что ближние к ее берегам места открыты и везде почти проходимы, и что от того всякая позиция на берегах сей реки или близ оных обойдена быть может»[207].

Между Ригой на Балтийском побережье и Бобруйском, находившимся далеко к югу от нее, единственным значительным защитным сооружением в июне 1812 г. являлся укрепленный лагерь в Дриссе. Он располагался выше по течению реки ближе к Витебску и начал отстраиваться весной 1812 г. В своем плане генерал К.Л. Фуль, неофициальный советник Александра I, избрал Дрисский лагерь ключевым звеном в обороне внутренних районов империи. Фуль ожидал, что к моменту подхода сил Наполеона к Дриссе они будут измотаны, а их численность уменьшится после перехода через опустошенные территории Белоруссии и Литвы. Если бы французы предприняли штурм укрепленного лагеря, в котором укрывалась большая часть Первой армии, то оказались бы в очень невыгодном с тактической точки зрения положении. Если бы они попытались обогнуть Дриссу, Первая армия могла бы ударить им во фланг. Тем временем силы П.И. Багратиона и М.И. Платова должны были осуществлять глубокие вылазки в тыл Наполеона.

В принципе план К.Л. Фуля имел много общего с предложениями М.Б. Барклая, озвученными в марте 1810 г. Он также делал ставку на стратегическое отступление и разорение оставляемой территории; на укрепленные лагери как средство усиления оборонявшейся армии, когда та окажется в безвыходном положении; на участие прочих сил российской армии в нанесении ударов Наполеону во фланги и тыл. Однако в отличие от М.Б. Барклая, Фуль считал наиболее вероятным местом нанесения главного удара наполеоновской армии не фланги, где Барклаю видел наибольшую угрозу, а центр российской линии фронта. По мнению Барклай, укрепленные лагери должны были опираться на поддержку крепостей — Риги на севере и Бобруйска на юге. Без поддержки из Динабурга Дриссе предстояло держаться в одиночку. Кроме того, в 1810 г. Барклай не мог предвидеть, что Россия подвергнется вторжению армии численностью порядка полумиллиона человек.

Даже в 1812 г. К.Л. Фуль, вероятно, не до конца отдавал себе отчет в размере готовившейся к вторжению армии Наполеона. Доступ к материалам русской разведслужбы был ограничен очень узким кругом лиц. К марту 1812 г. Александр I, M. Б. Барклай и их фактически главный офицер разведки П.А. Чуйкевич знали о том, что даже первая волна наполеоновской армии будет насчитывать 450 тыс. человек. Столь значительные силы могли, не подвергаясь опасности, обогнуть Дриссу и обеспечить себе прикрытие. Они могли также без проблем отразить любую атаку, организованную П.И. Багратионом и М.И. Платовым. Если бы Первая армия попыталась укрыться в Дриссе, она могла быть окружена и захвачена в плен так же легко, как это произошло с войсками Мака при Ульме в начале кампании 1805 г.

Тем не менее разработанный Александром I план кампании 1812 г., по крайней мере на первый взгляд, строился вокруг укрепленного лагеря в Дриссе. В самом начале войны российская армия должна была совершить стратегическое отступление к Дриссе и затем попытаться удержать французов на линии, проходившей по течению реки Двины. Возможно, Александр искренне верил в план Фуля. Он всегда имел склонность ставить мнение солдат чужих армий выше мнения собственных генералов, в чьи способности он обычно слабо верил. Кроме того, «научные» прогнозы К.Л. Фуля относительно точного момента, к которому ресурсы Наполеона должны были подойти к концу, могли вызвать симпатии Александра, питавшего любовь к чистым и абстрактным идеям. Несомненно, император полагал, что план Фуля основан на тех же представлениях, что и предложения, внесенные ранее Барклаем. Он также помнил, что в 1806–1807 гг. Л.Л. Беннигсен в течение шести месяцев держал загнанным в угол противника, вдвое превосходившего по численности его армию. Тем не менее все же остается место для некоторого цинизма. Александр не хотел, чтобы Наполеон добрался до внутренних районов России, хотя и опасался, что это могло произойти. Любое открытое признание того факта, что Наполеон уже в начале своей кампании мог достичь Великороссии, не говоря уже об обсуждении планов, основанных на данном предположении, подорвало бы доверие к императору. Если же ставилась задача остановить Наполеона недалеко от границы Великороссии, то план Фуля казался единственным имевшимся на тот момент вариантом. В случае его провала Александр знал, что Фуль идеально подходит на роль козла отпущения. Не имевший протекции иностранец, он вызывал презрение у русских генералов, которые видели в нем средоточие всех качеств немецкого педантичного штабного офицера, ничего не смыслившего в войне[208].