– А я о чем?! – обрадовался генерал.

– Но девяносто процентов! Капитан Продан убежден, что островитяне хапнули так много не для того, чтобы качать нефть. Они хотят заморозить майкопскую нефтедобычу.

– Но с какой целью? Вложили огромные деньги, чтобы зарыть их тут? Алексей Николаевич, это фантазии военных. Вы зачем им верите?

– Георг Твиди, с которым вы недавно открывали нефтепровод, занимается не только Майкопом. И даже не столько Майкопом. Еще он бурит в Плоешти, это Румыния, и в Южной Персии. Возможно, ему выгодно придержать развитие вашего края, чтобы он не составлял конкуренцию другим месторождениям. За такое можно и заплатить.

Тут Азвестопуло не удержался и впервые вступил в разговор:

– Ваше превосходительство, есть косвенные подтверждения этой версии. Мы подозреваем в желании сжечь нефтяной городок промышленника Асьминкина. Известно, что он связан с британскими добытчиками. Именно они покупают его участки, причем с большой для Конона Провича выгодой. Откуда такая щедрость? Нет ли тут сговора? Асьминкин сжигает русский нефтепровод в Екатеринодаре, и остается только британский, в Туапсе. Монополия!

– Чушь! – взорвался Бабыч. – Вы забыли, коллежский асессор, что трубу к нам тянуло Майкопское трубопроводное и транспортное общество. В которое, помимо братьев Гукасовых, входят и англичане. Они партнеры Гукасовых по этому проекту. По-вашему, англичане станут жечь сами себя? Стыдитесь повторять всякую чушь…

Не решаясь кричать на статского советника, выполняющего личное поручение государя, генерал выместил раздражение на его помощнике.

– Шпиономания и поиски закулисы, вот что это такое. Вы бы еще приплели сюда евреев с масонами. Кубанский край стремится к прогрессу, покрывается буровыми установками, заводами, рельсовыми путями и трубопроводами. А вы хотите, чтобы мы снова садили джубэк[67].

Лыков был раздосадован. Разговор не получился, теперь начальник области будет предубежден по отношению к Продану и его заданию. Купили его сыны Альбиона, что ли? Нет, Бабыч – честный человек, про него всякий это скажет. А вот дал волю «иностранному капиталу». Павел Гукасов на открытии вентиля поднял особый тост за русских в нефтяном деле. Бабыч пропустил его мимо ушей. Да, есть такое мнение, что заграничной угрозой пугают обывателя те, кто сам ничего не смог. Уступил иностранцам в честной конкуренции и давай их полоскать с обиды. Спасите, мол, от немецкого, или английского, или французского засилья. Объегорил Джон Буль русского человека. Надо ему помочь только за то, что он русский. Условия смягчить, гарантию казенную дать. Где здесь истина? Лыков сыщик, а не промышленник. Военные иногда действительно из-за деревьев не видят леса. Но шпионаж на самом деле существует. Спроси, Бабыч, хоть у Николки, хоть у Павлуки. Вот только они не ответят его превосходительству. Тайна.

В результате питерцы ушли, после разговора у них остался неприятный осадок. Алексей Николаевич отбил депешу приставу хутора Романовского: где там Пришельцев, когда он вернется в Екатеринодар? Получил ответ, что коллежский асессор выехал час назад. С пленными или без, в телеграмме не указывалось.

Лыков с Азвестопуло поспешили в сыскное. Удалось ли Александру Петровичу что-нибудь узнать? Хорошо бы вечером увидеть Рыжего в наручниках и облегченно выдохнуть. Один Варивода без «кубанского огня» не опасен.

От Романовского до Екатеринодара по железной дороге сто двадцать семь верст. Пришельцев с Коржем появились в отделении в девятом часу вечера. Первым вошел надзиратель, увидел перевязанную щеку товарища и взревел:

– Кто Ванятку обидел? Стоило уехать на два дня…

– Сквозное пулевое, – лаконично сообщил Азвестопуло.

Корж так и сел. Вошедший за ним Пришельцев осмотрел подчиненного, убедился, что ничего страшного, и приказал:

– Докладывай.

Тимошенко мог говорить с трудом, и доклад о ночной перестрелке на Красной улице сделал за него Жуковский. Начальник отделения резюмировал:

– Как говорят в игре «футбол», девять-ноль в нашу пользу. Молодцы, ребята.

– Это не мы, а они, – надзиратель указал на питерцев. – Алексей Николаевич все продумал и сам сел в денежном хранилище. Он даже атамана видал! Едва мы его не сцапали. Деньги нельзя было оставить, триста тыщ, а то бы…

– Варивода был здесь, пока вы искали его на хуторе, – констатировал Лыков. – Может, хотя бы укрытие его нашли?

– Нашли, – кивнул Пришельцев. – А правда, что вы видели атамана самолично?

– Да, когда он в меня целил. Едва успел на пол броситься, левая рука до сих пор плохо двигается – неудачно упал.

– Эх! Не вовремя мы уехали! Еще два тертых человека – тогда бы Варивода точно не сбежал.

– Александр Петрович, давайте про вашу поездку. Что удалось, есть ли подсказки? И отчего у Степана Матвеевича на скуле синяк?

Все дружно покосились на Коржа. Городовой сыскного отделения Иван Кутья поскреб пальцем желтое пятно на щеке надзирателя и одобрительно сообщил:

– Хорошо врезали.

Пришельцев, вместо того чтобы начать доклад, стал ругаться:

– Чертово место, вот что хошь с ним делай!

– Это вы про Романовский хутор?

– Да. Шибенник на шибеннике. Железка все портит.

– Александр Петрович, при чем тут железка? Начинайте уже.

– Слушаюсь.

Пришельцев стал рассказывать о поисках. Железная дорога, пройдя через маленький поселок, сделала из него крупный населенный пункт. В Романовском проживало двадцать шесть тысяч жителей! Не во всяком уездном городе столько найдешь. Триста с лишним торговых заведений и почти сорок заводов, паровозное и вагонное депо, клуб, железнодорожное училище. Отделения двух банков. И всем этим заправляет хуторское правление. Есть полицейский пристав и пять городовых. Понятно, надзора никакого, и в поселке творится черт знает что… Хутор официально считается частью казачьей станицы Кавказской, но казаков в нем нет, только иногородние. Это обстоятельство и послужило причиной того, что Корж получил фингал.

На этих словах слушатели оживились. Степан Матвеевич, почувствовав себя героем дня, перехватил рассказ:

– Вот-вот. Сейчас кишки порвете со смеху! Как приехали, послал меня Александр Петрович в пивную «Табачок» на Ивановскую улицу. Самое, говорит, бандитское место. Сходи и разнюхай, не пахнет ли там Прокопием Шкуропатом. Не мне, говорит, тебя учить. Я и пошел. Сунул в один карман смит, в другой вессон, а за голяшку нож. Надел черкеску с газырями польского серебра и штаны со светло-синим лампасом, будто бы я из терских казаков. Три пятерки денег у меня было, одна своя и две казенных. И заперся в «Табачок». Как вошел – в глазах зарябило. Человек тридцать там всякой дряни, рожи она другой страшнее, и все, матери вашей черт, в железнодорожных шинелях! Один я в газырях… Тут понятно мне стало, что надо менять легенду, пока не дали дуксы[68].