Я не могла отказать. В конце концов, Аадхья имела полное право пинками прогнать меня через всю следующую неделю – ничего хорошего не вышло бы, если бы я устранилась. Элфи с его запасом маны, ум, безжалостность, команда, настроенная любой ценой выбраться из школы, – ничто не помогло Лизель и ее союзникам, когда на них напали Гималаи. Никто не спешил отказываться от моей помощи по той самой причине, по какой мирились со всеми здешними ужасами и по какой, в свою очередь, вообще пришли в эту адскую школу. Потому что другие варианты были еще хуже. Я казалась меньшим злом.

Аадхья смотрела на меня, прищурившись, пока не убедилась, что я укрощена, а затем отпустила мою руку и отодвинулась.

– Так. Давай сделаем вид, что я сказала тебе про сестру, а ты, как нормальный человек, спросила: «Что с ней случилось?»

– Она погибла здесь, – мрачно отозвалась я.

– Это не игра в угадайки, и… нет. Мои родители были еще совсем юными, когда родилась Удайя. Они жили с папиными родителями, и его отец был очень старомодный тип. Он настоял на том, чтобы моя мама сидела дома, и нас никогда никуда не пускали, ни на какую детскую площадку. Нам даже во дворе не разрешали играть без присмотра. Я это хорошо помню – он поставил на заднюю дверь заклинание, которое било нас током, если мы пытались выйти во двор без старших. Удайе это надоело. Однажды она вылезла из окна и пошла на площадку. Тканечервь напал на нее на полпути. Иногда они пробираются в дом, чтобы отложить яйца, и их детеныши пролезали через защитные заклинания и жевали мамины нитки. Этому просто повезло. Удайе было восемь.

– Соболезную, – сказала я, и мне стало неловко – это слово всегда звучит глупо, когда произносишь его искренно.

Аадхья пожала плечами.

– После похорон мама позвала своих родителей погостить в Штатах. Моя тетя тогда вышла замуж за парня из Калькутты, так что они спокойно могли уехать. Мама поселилась с ними, в маленьком домике из двух комнат. Она взяла меня с собой и отдала в обычный детский сад по соседству. Папа переехал к нам через месяц. Через пару лет они взяли все, что скопили на покупку места в анклаве, обратили сбережения в деньги и купили дом неподалеку от хорошей школы. Они ни в чем мне не отказывали и разрешали приглашать в гости школьных друзей, пусть даже при них нельзя было колдовать. Даади гостила у нас, когда я ходила в сад. Дедушка тогда уже умер. Мне ничего не сказали, но потом я поняла, что он покончил с собой.

Неудивительно. У волшебников в возрасте от восьмидесяти до ста не так уж много причин смерти. Рак и старческая деменция в конце концов становятся слишком агрессивными, чтобы бороться с ними при помощи магии; тот, кто живет вне анклава, рано или поздно превращается в легкую добычу, и какой-нибудь злыдень его приканчивает.

– Я разозлилась, что мама скрыла это от меня, – продолжала Аадхья. – Она сказала, что просто берегла мои нервы. Дедушка любил нас, он очень хотел нам помочь, но не смог, вот и все. Мама тоже хотела меня защитить… а еще она хотела, чтобы я жила полной жизнью, пока можно, потому что Удайе так и не досталось счастливого детства.

Честно говоря, меня это не особо удивило. Просто математика. Если у волшебника двое детей, скорее всего, до взрослого возраста доживет только один. А может быть, ни одного. Смерть Удайи была вполне среднестатистической. А вот жизнь ей выпала хуже среднего: с рождения она жила взаперти, как в школе.

– Примерно с тех пор я и знаю, что, скорее всего, умру, прежде чем получу право голосовать и покупать спиртное, – сказала Аадхья. – А я не хочу умирать, я хочу выбраться отсюда, но я и до тех пор не буду отгораживаться от жизни. И я не стану делать вид, что ничего не знала. Я все знала, когда позвала тебя в команду, я знала, что мне страшно повезло. Я ничем этого не заслужила. Я была одиночкой, как и ты – мы с тобой одной крови – и ты подпустила меня к себе, потому что я не стерва… и я поняла, что ты – мое спасение и за тебя нужно держаться.

– Аади, – произнесла я, но больше мне сказать было нечего, и я сомневалась, что она меня услышала: мой голос звучал слабо и хрипло.

Аадхья смотрела на парту и обводила пальцем идущую вдоль края надпись «выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня». Губы у нее дрожали.

– Кому-то должно повезти, правда? – спросила Аадхья. – Почему бы и не мне? Почему я не могу вытянуть счастливый билет? Я сама в это не верила, потому что… такой огромной удачи не бывает. Я знала, что должна как-то заслужить твою дружбу. Точно так же, как тебе пришлось заслужить книгу сутр. А я ничего так и не сделала. Поэтому сначала я ждала, что ты меня бросишь, потом ждала, когда же будет нужно что-то сделать… но так и не пришлось. И я рассказала тебе про Удайю, потому что решила – ладно, это типа сделка. Я лишилась сестры – и обрела тебя.

В горле у меня клокотало, потому что я не могла попросить Аадхью замолчать. И я не хотела, чтобы она молчала, пусть даже мне приходилось сидеть, закрыв руками лицо и чувствуя, как меж пальцев текут слезы.

А Аадхья продолжала:

– Я понимала, что это фигня полная, но мне было так стыдно ничего не делать. Я просто пыталась себя убеждать… сама не знаю зачем… потому что если ты досталась мне вместо сестры… я не могу тебя бросить и после этого остаться человеком.

Она подняла голову, и оказалось, что Аадхья тоже плакала – слезы катились по щекам и капали с подбородка, хотя голос звучал совершенно как всегда.

– Эль, я тебя не оставлю.

Мне уже хотелось захлюпать, как ребенку, но вместо этого я собралась с силами и возразила:

– Я не хочу жертв! Я никого не прошу остаться со мной!

– Да. Конечно, – Аадхья вытерла лицо рукавом и шмыгнула носом. – Ты, скорее, убежишь и будешь мучиться, чем попросишь помощи. Ужас какой, помощь!

– Если хочешь мне помочь, беги к воротам. Смысл только в этом! Что бы там ни думал Хамис, я вытащу вас…

– Своими силами ты не вытащишь всех, – перебила Аадхья. – Хамис, конечно, тряпка, но не дурак. Если