Дальше я вообще ничего не помню. Что со мной делали? Где? Куда меня определили: вернули назад в башню или сразу в тюрьму?

Очнулся я в незнакомой комнате на кровати. Один. Топился камин, был вечер, судя по сумеркам в комнате, свет — только от огня в камине.

Где я? Что это за место?

Я лежал, глядя в тёмный потолок, и вспоминал всё, что случилось, проходил шаг за шагом, всё, с самого момента, как говорил с Патриком в библиотеке и до того, как получил по голове камнем.

Чёрт! Блин… Блин…

Всё сложилось из рук вон… Фигово… Да что говорить — вообще никак! Эх… Где-то я допустил ошибку. Может быть, не надо было брать с собой Патрика? Он задержал меня под землёй, мы потеряли время, но… Я всё же не жалел, что помог ему выбраться. Он сбежал, ему удалось уйти. Хотя бы ему…

А может быть, и нет? Я же ничего не знаю. И спросить некого.

Смог ли Патрик уйти? Или его поймали? В любом случае, отец отправил погоню, по-любому, отправил. Я в этом уверен. А вот смогли ли его вернуть?

Я обомлел, вспомнив, как Патрик сказал, что ему за неудавшийся побег отрубят голову. Может, до этого всё же не дойдёт. Отец всё-таки благоразумный человек и до казни не доведёт.

Я попытался потрогать голову рукой, там, где получил камнем, и почувствовал, что правая рука моя привязана к кровати. Ого! С чего бы это вдруг? Какого хрена? Зачем?

Я дёрнул левой рукой, она оставалась свободной. И всё же сам факт того, что меня привязали к койке, злил меня до умопомрачения. Это, чтобы я не сбежал, что ли?

Мне вспомнились вдруг американские фильмы, где преступников в больничных палатах наручниками цепляют к кроватям. Какого чёрта? Я же не преступник! Для чего тогда?

Да и куда я сейчас побегу? Голова у меня трещала так, что шевелиться мне было больно, и думать — больно, и злиться — больно, и вообще… Ко всему к этому ещё и тошнота, и слабость. Ну да, все признаки сотрясения мозга на лицо, точнее, на голову. Как я вообще ещё живой остался?

Сотрясение мозга у меня уже было, может, не такое сильное как это. Ещё в начальных классах я поскользнулся и упал в школьном дворе. До сих пор помню бледное лицо матери в больнице, когда врач-травматолог разговаривал с ней негромко, я не слышал, о чём. Но мне тогда она казалась самым любимым и близким человеком на всём белом свете, мне так не хотелось её огорчать, а она выглядела такой напуганной.

Я тогда до боли в сердце понял, как и она сильно любит меня, как она боится за меня. А я не берёг себя: спускался на перилах школьной лестницы, скакал через две-три ступени, катался на замороженных лужах, перебегал дорогу не на перекрёстках… Я и не думал, что со мной может что-то плохое случиться. А ведь она боялась за меня всегда, может, и не старалась этого показывать, но я это знал. Я всегда это знал.

А в этом мире меня могли пристрелить из арбалета, убить камнем из пращи, я мог утонуть в Ронде, а до этого во рву замка, или же в любой другой момент. Тот же Вираг порывался убить меня одним из своих кинжалов. И я бы не вернулся. Я навсегда остался бы тут, в мире моего отца.

Я снова подёргал правой рукой, не желая верить, что я, на самом деле, привязан. Какого чёрта? Но верёвка врезалась в запястье. Точно, привязали. Если попробовать развязать её? У меня же есть левая рука!

Я попытался повернуться на бок, чтобы добраться до узла, и неожиданный приступ тошноты накатил с такой силой, что я снова вернулся на подушку. Ничего себе! С тем сотрясением, что я пережил в третьем классе, это не шло ни в какое сравнение.

Ого! Я раз за разом сглатывал горькую слюну, чтобы не вырвало меня на мою же кровать. Голова раскалывалась. Да что же это?

Я закрыл глаза и тихо лежал. Вот я, похоже, и отбегался на ближайшие месяц-два. Проклятье! Такой был шанс, так всё сложилось более-менее удачно, мы даже до этой проклятой лодки добрались и даже умудрились столкнуть её в воду, нет же, надо было подставить свою башку под камень.

Я злился на самого себя, на то, что всё так сложилось, злился на отца, что разрешил своим людям стрелять в меня — своего сына, злился вообще на всё, что происходило в моей жизни. Блин! Какого чёрта всё идёт именно так?

Придётся теперь всё начинать сначала. Опять ломать голову. Свою несчастную бедовую голову. Искать новый способ смыться из этого замка. Как? Что теперь придумать? Да и в таком состоянии что я теперь могу? Просто тупо лежать и пялиться в потолок — вот и всё! Я даже освободить сам себя не могу.

Я вздохнул. Да, шанс был, но я им не воспользовался.

А потом ко мне заглянула горничная, подбросила дров в камин, заметила, что я смотрю на неё, и заторопилась уйти. А после почти сразу же ко мне явился отец, наверное, ему сообщили, что я пришёл в себя.

Не знаю, что он хотел от меня, но я как-то внутренне приготовился к неприятностям и даже попытался выше подняться на подушке, чтобы смотреть в лицо графу, ну, хотя бы не с уровня коленей. Это не очень мне удалось: я был привязан, а двигаться не позволяли тошнота и головная боль.

Граф Бернат по обыкновению долго молчал, рассматривая меня с высоты своего роста, и я тоже молчал, хотя, видит Бог, как же мне не хотелось чувствовать себя котом, что сходил мимо своей коробки. И я заговорил первым:

— Зачем меня привязали? Вы думаете, что я снова сбегу в своём состоянии? Ага… — Я усмехнулся. — Куда там…

— Я приказал сделать так, как счёл нужным.

— Да? И стреляли в меня и камни кидали тоже по вашему приказу?

Граф молчал, не отвечая мне, я смотрел на