— Что ваш Колян выдул бутылку бормотухи, от которойдаже конь бы сдох.

— А что за бормотуха?

— Если верить бутылке, которая нашлась на местепреступления, и из который, согласно экспертизе, он пил, это была водка«Пшеничная».

— Странно. — Я задумчиво почесала шишку. — Онникогда не пил водку. Только самогон.

— Только? Но алакаши пьют все, что горит…

— Нет. Наши дворовые пьяницы употребляют исключительносамогон, а в особо торжественных случаях «Анапу». Водке они не доверяют.

— К чему вы клоните? — подозрительно спросилГеркулесов.

— К тому, что Коляна одарили бутылкой отравленнойводки.

— И вы считаете, что это сделали намеренно? — онначал злиться. — Да мало ли, откуда она взялась, эта бутылка! Украл,нашел, выменял, поставил ему кто-то!

— Странно! Ставят паленую водку именно в тот момент,когда его милиция допросить хочет.

— Да вы… да что же это… — залепетал Коленька, а сам таки дышал огнем и паром, словно Змей Горыныч. — И вообще! Вы мне зубы незаговаривайте! То же мне, Мата Хари! Перевела стрелки, думает, перехитрила!

— Вы чего, товарищ Геркулесов? — опешила я.

— Чего? Того! А ну рассказывайте, почему ваша сумкаоказалась в институте?

— Так говорю — забыла, — с невинной миной,ответила я.

— А я говорю, что вы вчера пришли именно с ней!

— Может вам привиделось? А?

— С чего это вдруг?

— Не знаю. Причин может быть множество. Стресс,например. Мне-то вон какие видения приходят. Вы же помните. Мне убийцымерещатся, ножи, капли крови. А вам невинные сумочки из лаковой кожи… Да мне бываши «глюки»…

— Издеваетесь, — упрекнул меня Коленька. — Ая вам доверял!

— И я вам! Но вы мне не верите, считаете шизофреничкой!А теперь требуете правды! А я столько раз вам гово…

— Что-то вы мне сегодня не нравитесь! —подозрительно косясь на меня, изрек Геркулесов.

— 10 минут назад нравилась.

— А сейчас нет. Какая-то вы сегодня не такая.

— Обычная, — буркнула я.

— Не-е-ет, — протянул он, всматриваясь в моелицо, — не обычная. Странная. — Он еще немного посверлил меняглазами, что-то прикидывая, потом выдал. — А знаете, что за каждым изваших мужчин ведется наблюдение? Наверняка, не знаете. Так вот, ни один из нихне подходил к вашему дому на расстояние пушечного выстрела. Как вам это?

Он игриво на меня посматривал, ожидая взрывной реакции. Но яникак не прореагировала. Только сказала:

— И что?

— Что? Это вы у меня спрашиваете? Ведь это вы у насспециалистка по версиям. Вот и придумайте какую-нибудь!

— Я устала, Николайколаич. У меня сил уже нет,понимаете? — я встала с табурета, прошла к холодильнику, прислониласьраненым лбом к дверке. — Вы были правы — я дилетант. Я не буду большесовать нос в расследование. Я сдаюсь.

— Как это? Но ведь именно вы…

— В понедельник я уеду. На время. Надеюсь, что покаменя не будет, вы его поймаете. Если же нет… Тогда я не знаю, что буду делать:топиться или вешаться.

— Но почему? — он вскочил. — Почему именносейчас? Я понимаю, вы не верите, что это Вася. Я тоже не верю. Я вам большескажу, теперь и Русов не верит. Да что там! Он располагает доказательствами,что это не Бодяго, и его со дня на день отпустят. Теперь у нас больше шансовпоймать убийцу… Я вам еще кое-что скажу, у меня есть твердая уверенность, чтопреступления совершали Санин с Маниным, они очень подозрительные ребята, итолько оии могли совершить последнее преступление…

— А вы знаете, — оборвала я поток его сбивчивойречи, — что в заборе есть дыра, вам ее подозреваемые покажут, вы самиубедитесь, что проникнуть в НИИ мог то угодно… Вот по этому ясамоустраняюсь. — Я вздохнула, провела рукой по лбу и улыбнулась. —Так что будем прощаться.

Геркулесов встал, открыл, было, рот, чтобы что-то сказать,но передумал и вышел в прихожую молча. Так же беззвучно он покинул моюквартиру.

Оставшись одна, я присела на стульчик у двери. Мнеполегчало. Решение, принятое с перепугу, и теперь казалось мне единственноправильным. Уеду! Но сначала получу деньги от братьев-воров Санина и Манина, апотом рвану в Сочи. А завтра, пожалуй, отправлюсь с Сонькой и Ксюшейразвлекаться. В ночной бар. Или стриптиз-клуб. Или казино. Куда угодно, толькобы забыть пустые глаза Коляна, смотрящие в никуда.

Я стояла у зеркала и разглядывала свое отражение. Отражениебыло так себе, посредственным, хотя обычно оно мне кажется сногсшибательным. Ипричина столь критичного отношении к себе, любимой, проста и банальна —недостаток положительных эмоций. Уж так много поганого за последнее времянавидалась, что даже излюбленное произведение искусства (в данном случае моелицо) не рождает привычного восторга. А ведь как я сегодня хороша, как хороша.И волосы легли аккуратно, и ресницы в одну сторону завились, и румянец наложеночень естественно, и губы, я пошлепала одной об другую, размазывая блеск,куриной гузкой. Прелесть, а не девочка! Но не радует!

Я отошла от зеркала. Глянула на часы — они показывали 19-06— нахмурилась. Вот опять мои драгоценные подружки опаздывают. А ведь должнымяться от нетерпения в моей прихожей уже 6 минут как. Я торопливо прошла вкомнату, постучала по трубе, чтобы Сонька поспешила, а сама вернулась к зеркалу— любоваться.

Сегодня на мне было платье, вернее, закрытый купальник, илиоткрытая сорочка, или, как утверждает моя бабушка, усовершенствованный фартук.Короче, наряд, состоящий из куска переливающейся материи, скрепленный двумяшнурками. Наряд хорош до неприличия, и до того же откровенен. Купила я его впорыве гнева на судьбу за свое одиночество, думала, что как облачусь в него,так сразу к моим оголенным ногам упадет какой-нибудь роскошный кавалер.Купить-то купила, да вот выйти в нем в свет (да что там в свет, хотя бы изквартиры) так и не решалась. До сегодняшнего дня.

В дверь заколотили. Прикрываясь ковриком Муслима, которыйсорвала с веревки для сушки белья, я открыла. На пороге, весело скалясь, стоялимои подружки Сонька и Ксюша.

— Ты чего колотишь? — напустилась на меня Сонька,протискиваясь в квартиру.

— Пора, — я постучала по циферблату своих часов.

— Знаем, — заверила Ксюша, растеряно оглядывая мойнаряд. — Почем попонка?

— 160 долларов.

— Полторы сотни баков за накидку, напоминающую кошачийполовик?

— Какой… — приготовилась возмущаться я, но, опустивглаза, поняла удивление подруги и прыснула. — А, ты вон о чем! Это не мое,это Муслима…