Завод по изготовлению памятников было решено не перепрофилировать, тем более что в побывавших под оккупацией районах страны наблюдался явный дефицит запечатленных в металле, камне и прочих материалах образов вождей – Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича. Второго – на порядок больше… Опять же новые страны народной демократии тоже остро нуждались в символах социализма, к которому так горячо стремились их доморощенные вожди и вождята…

Вот и недолго пришлось пустовать узеньким улочкам Тейфелькирхена-Краснобалтска. Правда, немецкая речь там больше не звучала, сменившись сочным русским говором, от которого краснели даже многочисленные статуи из серого камня.

Со статуй все и началось…

Большинство новых обитателей города происходило из деревень и маленьких городков, поэтому относилось по-крестьянски бережливо, рачительно к свалившемуся им на голову богатству.

Еще бы не богатство! Просторные квартиры с добротной мебелью и, подумать только, туалетом не во дворе, а тут же, под боком! А ванна? И это там, где большинство привыкло мыться по субботам в общественной бане! Непонятные книжки из застекленных шкафов, конечно, пошли на растопку великолепных кафельных печей, равно как и портреты никому не ведомых генералов в старинных мундирах, но статуи… Вроде бы и не нужны они были никому – к делу не приспособишь, а портить рука не поднималась – это ж труда сколько вложено… Поэтому ругали, а то и пороли мальчишек-сорванцов, если те раскрашивали суриком какого-нибудь рыцаря или всовывали метлу под локоть чинному господину в буклях, и честно пытались отскрести с каменных лат краску, наводили порядок…

Все изменилось, когда начали возвращаться из армии демобилизованные солдаты последних военных призывов. Повоевать большей части из них толком не довелось, поскольку командирам было жаль подставлять под пули безусых мальчишек, да и старшие товарищи, как могли, берегли молодых. Вот и было у них удали да ухарства хоть отбавляй, а боевых наград на широкой груди – маловато.

Младший сержант, фамилия которого стерлась из памяти горожан, по демобилизации решил не возвращаться в родной колхоз где-то под Тамбовом, а заделаться городским жителем. Сошел с поезда, когда мелькнули крыши немецкого вроде бы городка, повесил на сгиб локтя шинель с надраенными пуговицами, сверкнул зеркальными голенищами хромовых сапог и отправился покорять Краснобалтск, как значилось на свеженьком транспаранте, укрепленном над мрачным, темного кирпича, зданием вокзала.

Время, конечно, было тяжелое, послевоенное. Трудновато было с продуктами и прочими необходимыми для жизни вещами, но была и некая материя, ценимая выше американской тушенки, яичного порошка и отрезов ситца.

За годы жестокой кровавой войны, отобравшей у любой, какую ни возьми, семьи отца, брата, мужа или сына, обезлюдела страна… Женщин убыло, конечно, поменьше, чем мужиков, но что такое женщина без мужчины? Яблоня-пустоцвет… А девушки, вошедшие в пору как раз в военные годы? А вдовы, не дождавшиеся с фронта мужей?..

Так что пошел статный «добрый молодец» нарасхват. И наплевать было прекрасному полу, что болталась на парадной гимнастерке лишь пара-тройка медалей – главное не в этом… И все бы ничего, если бы парень тот был спокойным да рассудительным. Нет, как раз такими качествами он и не обладал. Наоборот, в родном колхозе был заводилой всех молодецких забав из того разряда, что с высоты прожитых лет многим кажется не более чем глупостью да хулиганством. А за иные «подвиги», случись это перед войной, легко мог отправиться и в ряды «забайкальских комсомольцев»…

Не хватает военных подвигов – будут «мирные».

И вот как-то утром весь город был разбужен грохотом и треском тракторного движка: сержант гордо катил по бывшей Принц-Альбрехт-штрассе, ныне Кагановича, волоча на тросе за своей «тарахтелкой» свергнутого с пьедестала кайзера Вильгельма.

– Долой фашистских кукол! Бей гадов каменных!

Ну что тут скажешь? Памятник-то действительно был германскому императору. Пусть и не тому, с кем в Империалистическую воевали, тот вторым был, а этот – первым, но все-таки императору!

Так что местный участковый, единственный представитель закона на весь город, лишь почесал в затылке и махнул рукой на хулигана…

А утром следующего дня пришлось тому же участковому, с трудом справляясь с подступающей рвотой, опознавать в кровавом месиве из костей, кишок и рваной одежки того самого «краснобалтского Дон Жуана»…

Убийца так и не был найден. А поскольку запрещено было даже упоминать о фашистских недобитках, якобы орудующих как в области, так и в соседней Литве, то следствие списало «расчлененку» на мифического медведя, еще в сорок пятом сбежавшего из кенигсбергского зверинца, одичавшего и теперь шатающегося по лесам… Причем подозрительно легко списало.

А немного погодя еще одну статую из озорства подорвал противотанковой гранатой мальчишка-сорванец. Тогда много всякого военного барахла валялось вокруг – аж до начала семидесятых лета не проходило, чтобы кто-нибудь не подорвался на мине или неразорвавшемся снаряде. И все бы ничего – пацан есть пацан, только ремня за озорство и заслуживает, но – нашли его с открученной напрочь головой. И вот тогда поползли по городу слухи… Мол, нельзя истуканов этих каменных трогать – заговоренные они или проклятые. Дескать, вытесал их сто лет назад старик один и заклятие наложил: шататься по ночам и всякое непотребство искоренять. А уж того, кто тронет их, хоть песчинку сковырнет – ждет жестокая кара.

Нашлись даже такие, кто, загуляв допоздна, действительно видел бредущую по городу статую, а то и не одну. Днем таких поднимали на смех, выясняли количество выпитого, тыкали носом в материалистическое учение товарищей Ленина и Сталина, даже, непонятно почему, поминали академика Лысенко, но лишь стоило опуститься ночи…

Чертовщина, творящаяся вокруг статуй, благотворно повлияла на всех горожан. Даже те из них, что прибыли из самых глухих деревень, старались теперь бережно относиться не только к памятникам, но и ко всему остальному. Как-то не подымалась рука выцарапать гвоздем на стене подъезда обидное слово, выбросить из окна консервную банку, которую лень тащить в помойку, срубить дерево в городском парке… Жители Краснобалтска, оставаясь русскими, понемногу становились ДРУГИМИ русскими.

И не только поэтому менялся менталитет краснобалтцев.

С каких-то пор начали они замечать, что в городе появилось некоторое количество жителей, не похожих на остальных. Нет, было их совсем немного, и довольно быстро они искоренили акцент, из-за которого их по первости принимали за прибалтов, «понаехавших» из соседних братских республик за лучшей долей, а то и за поляков. Но немного времени спустя почему-то оказались они на всех ключевых постах города. То ли котелки у них варили лучше, то ли язык был подвешен нужным концом, но вскоре заседали они и в горкоме, и в дирекции завода, и в горкомхозе, и в прочих местах так, словно находились там вечно. А основное население было оттеснено на второстепенные роли.

Бардака в городе не наступило, наоборот, новички дела вели цепко и хватко. Через полгода-год горожане даже удивлялись, как это они могли жить без чуткого руководства товарища Мельникайтиса и его верных соратников. А чуть погодя…