Перед ними поставили два широких блюда с жареным мясом.Ноздри жадно затрепетали, а челюсти щелкнули, как у голодного волка. Передглазами от сильнейшей усталости все еще двоилось, расплывалось. Он даже непонял, что за мясо, руки жадно хватали горячие ломти. Обжигающие кускипроваливались по горлу сразу, там внутри их хватало, мяло, грызло, расчленялопо волоконцу, а он все насыщался, чувствуя, как куски становятся все тяжелее итяжелее…

Наконец он откинулся, обессилевший, полумертвый, но больушла, а в теле он чувствовал, как начинают ходить соки, переливаться, что-тоспешно вздувается, наращивается, сращивается.

Леся ела вяло, лицо стало совсем бледным. Глаза смотрелипечально, правая рука не двигалась вовсе, ела левой. Из-за ее плеча протянуласьдлинная волосатая рука с тремя пальцами, на середину стола опустился кувшин.Добрыня взял, не глядя на того, кто принес. Леся видела, как под смуглой кожейвздулись желваки: даже кувшин сейчас тяжел, но струйка темного вина полиласьровно, не пролив на стол ни капли.

— Ешь и пей, — посоветовал Добрыня.

— Не могу, — ответила Леся слабым голосом.

— Через «не могу», — сказал он настойчиво. —Я знаю… когда так устаешь, то жить не хочется. Но если заставить себя поесть,через час думаешь: что за дурак был, жизнь не мила казалась?

Ей почудилось, что усмешка по его губам пробежала чересчургорькая, витязь что-то недосказывает, но послушно начала отщипывать тонкиеволоконца мяса. Во рту пересохло, мясо царапало горло.

Добрыня налил в ее кружку, Леся с недоверием всматривалась втемную жидкость. Запах непривычный, в ее краях виноград не растет, вина незнали, а в других краях не бывала, даже о Киеве только слыхала чудные рассказы…

— Пей, — сказал Добрыня настойчиво.

После первого глотка по телу прошло легкое тепло. Леся с тойже недоверчивостью осушила всю кружку. В голове закружилось, а тело хоть ипотяжелело, зато перестало чувствовать боль и кровоподтеки.

В глубине корчмы один из гостей, захмелев, начал буянить.Его терпели, морщились, а кое-кто, захватив кувшин и чашку, отсаживался задругой столик. Гость, развеселившись от безнаказанности, встал и, пошатываясь,направился между столами. Кого-то хлопнул по спине так, что тот ткнулся лицом втарелку с кашей, из-под кого-то ловким ударом ноги выбил скамейку.

На спину повалились сразу трое, нелепо задрав ноги. Столподпрыгнул, едва не опрокинули, поддев носками сапог, а гуляка радостно заржал.

Добрыня видел, что рыжеволосая хозяйка морщится все сильнее.Наконец она повернулась к той странной черной доске, ее Добрыня заметил сразу,что-то написала пальцем.

Смех гуляки оборвался. Не веря глазам, Добрыня успелувидеть, как тот стал прозрачным, развеялся, словно горсть дыма под сильнымветром.

Сидевший напротив Добрыни мужик буркнул:

— Сразу бы так. Чего долго ждать? И так видно, сволочь…

— Она, — прошептала Леся опасливо, — ведьма,да?

— Только в корчме, — успокоил мужик. — А запорогом у нее нет никакой силы.

Добрыня опасливо потер выступающий подбородок:

— И что с ним?.. Каюк?

— Ну что ты! — изумился мужик. Хохотнулдовольно. — Теперь он на улице. А дверь корчмы ему уже не откроется!Заклятие черной доски, хе-хе… Разве повиниться сумеет…

Из-за стола ему помогли встать, он чувствовал направляющиеего руки, сам старался хотя бы держать свою тяжесть на ногах. Потом под коленисзади мягко толкнулись края ложа. Завалился на спину, но его перевернули,дергали и трясли, затем он ощутил великое облегчение, понял: доспехи, тяжестькоторых стала уже второй шкурой, сволокли.

Слышался причитающий голос Леси. В ноздри заполз запахстепных трав, только взращенные в степи пахнут так сильно и резко. Снечеловеческим усилием он повернулся. Леся сидела на лавке полуголая, светпадал сбоку от тусклого масляного светильника, а сгорбленная старуха прикладывалак ранам на ее руке темные как ночь листья, приматывала тряпочками. Резкий запахстал невыносимым, глаза щипало. Он поморгал, чувствуя набежавшую слезу.

— Сиди, — проговорил он. — Мы же как брат исестра! Да и вообще с такой статью можно ходить голой…

Леся, засмущавшись, отворачивала голову. По бледной щекеполз румянец, ширился, растекся по всему лицу, сполз и на шею. Даже крупнаябелая грудь стала розовой, а пурпурные кончики налились кровью так, что набухливтрое.

Старуха напевно читала заговоры, сплевывала в угол, сноваприкладывала листья, на Добрыню бросила только один взгляд, но Добрыня поспешноотвернулся. Было в том взгляде старухи и мудрое понимание, словно она знала,что его ждет и чего он добивается, и в то же время брезгливое сожаление, словноон все-таки мог бы держаться умнее…

Они находились в тесной и скудно обставленной комнатке:широкое ложе, добротный стол, две тяжелые лавки, а также полдюжины крюков вбревенчатой стене, куда можно подвесить хоть коня, выдержат. Дверь массивная,на редкость высокая, не придется сгибаться. Значит, в этих местах не редкостьтакие же рослые, как и он. Зато окошко крохотное, прочные металлические прутьяв палец толщиной крест-накрест, видны ставни, на ночь не закрыто.

В темноте мелькнула тень, закрыв на миг звезды. Добрынянасторожился, но звезды уже смотрели так же равнодушно, а мертвенный свет луныпереползал с подоконника на пол, а оттуда подбирался к ложу.

В ночи протяжно и дико провыл одинокий волк. Добрыняпогрузился в полузабытье, у окна мелькнул легкий силуэт. Леся прильнула к окну,в щель между ставнями тянуло ночным холодом, затем чуткие ноздри Добрыниуловили странный запах, от которого кожа на руках пошла пупырышками. Сзадипочудилось шевеление. Он в панике дернулся, запоздало сообразил, что это на егозагривке поднимаются волосы.

Во дворе хрипло залаяли псы. Сперва сонно, затем обычныйбрех перешел в бешеный лай, рычание, в котором злоба быстро уступала страху.Донесся тихонький возглас Леси.

— Что там? — сонно спросил Добрыня.

— Не разберу… Щель больно узкая. Но там… оборотни.

Добрыня спросил настороженно:

— И что же они?

— О светлое Небо! Они уже во дворе!.. Это огромныечерные волки. Глазищи как плошки, головы словно пивные котлы, зубы будто ножи…

Добрыня со стоном спустил ноги на пол. Меч едва не оторвалруки, а когда с третьей попытки надел через плечо перевязь, его едва непридавило к земле. Леся с беспокойством смотрела, как богатырь потащил себя квыходу. Перед дверью Добрыня выпрямился, согнал страдальческое выражение и какможно ровнее шагнул в коридор.

Снизу из корчмы все так же доносился гул голосов, редкийсмех, еще более редкие песни. Веселье мгновенно угасало, не успев разгореться.Что-то витало в воздухе странное, таинственное, не позволяющее разойтисьскоморошьему веселью.