Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перегнувшись через перила, он осмотрел помещение. Очагиполыхают все так же, на жаровнях шипит и подпрыгивает мясо, на вертеле вместооленя вращается над углями туша молодого быка. Но за столами прибавилось, хотяДобрыня не слышал стука подков, ржания коней. Да и никто не топал на крыльце,не переговаривался, а окно их комнаты смотрит прямо над крыльцом.
Он скользнул взглядом по сидящим за столами. Прибывшиевыбрали место в сторонке от очага, где самое затемненное место. Добрыня различилтемные фигуры, лиц не разглядел, но в полутьме словно бы мелькнули красныезрачки… или это просто отсвет багровых углей. На миг проступили остроконечныеуши, но существо наклонилось к другому, о чем-то переговаривались негромко, иДобрыня совсем уж собрался потащиться обратно, когда посреди помещениясгустился мрак, а из него, будто из двери, выступил высокий старик в темномплаще.
Багровый свет факелов упал на его дикое лицо, на блестящие,как из кусков слюды слепленные, глаза. Широкие кустистые брови, черные ссединой, смыкались над переносицей, нос опускался длинный и крючковатый. Отсамых скул шла густая щетина, толстая, как на спине дикого кабана. Подбородокказался поросшим мхом валуном. С плеч небрежно свисал дорожный плащ,изодранный, потерявший цвет, а сапоги так и вовсе просили каши. Через плечо шелремень к заспинной сумке, в руке старик держал посох. Добрыня сразу ощутил, чтоэтим посохом старик не столько опирается о землю, сколько разбивает черепавстречным-поперечным.
Не говоря ни слова, старик сел за стол, где угрюмо тянулитемное густое пиво два массивных существа в человечьей одежде, но в шерсти сголовы до ног. Так же молча взял кувшин, налил в свободную кружку, сделал паруглотков, тугой кадык качнул за два раза все пиво досуха, буркнул:
— Враки все! Не был Папай в том походе.
Один из мохнатых поморщился, прорычал:
— Хотя бы поздоровался.
Старик удивился:
— С чего бы? Я сижу тут давно, веду степенные… ну и нестепенные тоже, беседы. С чего всякий раз здороваться?
Те переглянулись, второй поинтересовался ядовито:
— Последний раз я видел тебя здесь пару тысяч летназад.
— Вчера я тут сидел, — сварливо сказалстарик. — Вчера!
— В своей личине? — усомнился первый.
— Я всегда в своей, — твердо сказал старик. —Нет надобности в других шкурах…
Добрыня перестал прислушиваться, разговор непонятен, еще разобвел помещение взглядом: люди, нелюди, оборотни, волхвы и маги, что-то темноена потолочных балках, но на то и корчма, чтобы здесь кормились и набиралисьсил, а драться шли в другие места. Похоже, здесь клыки один в другого невонзают, а раз так, то и ему неча зазря глаза пялить, когда руки трясутся,будто кур крал.
Придерживаясь за стену, он дотащился до своей комнаты.
— Ну что? — спросила Леся с тревогой.
— Оборотни как оборотни, — буркнул он.
— Но ведь… оборотни — это же…
— Не наше это дело, — сказал он твердо.
— Что — не наше?
— Все здесь не наше, — ответил он ещевнушительнее. — В чужой край со своей правдой не ходят. Пришли какие-толюди поесть и выпить… ну, пусть не совсем люди, нам какое дело? Спи. Утровечера мудренее. Тебе что, больше делать нечего, чем бедным оборотням костиперемывать?
Ложе поднялось и ударило в лицо. Он уже не чувствовал, кактакие же раненые, как и у него, руки заботливо накрыли одеялом.
Сильные руки тормошили за плечо. Он очнулся от глубокого,как беспамятство сна, спросил с беспокойством:
— Я храпел, да?
Из светлого облака чистый и ясный голос ответилуспокаивающе:
— Наоборот, спал как бревно.
Облако стянулось в облик Леси. Она наклонилась над ним,бледная и с лиловыми кругами под глазами. Лицо девушки исхудало, глаза запалиглубоко в череп. В его лицо всматривалась с непонятной тревогой.
— Так что же?..
— Ты почти не дышал, — объяснила она. В ее голосебыл страх. — Я уже начала думать…
Уже скоро, подумал он. Уже скоро настанет это. Ну, котороене дышать.
Заранее скривившись, он задержал дыхание и началподниматься. Избитое, израненное тело поднялось почти без усилий. Он сидел,тупо глядя в окошко. Небосвод полыхал красным.
— Горим? — спросил он с беспокойством.
— Какое?.. Вечер.
— Вечер? Сколько же я спал?
— Ночь, — сказала она, — а потом и весь день…
— Еще сутки прочь, — произнес он с тоской инепонятной для Леси горечью. — Так что же я сижу?
Округлившимися глазами она смотрела, как он стащил себя сложа. Его раскачивало, но в глазах было удивление. Повел плечами, сделалглубокий вздох, грудь поднялась высоко, напрягся так, что побагровел, удивленнопокачал головой.
— Что с тобой?
— Я был уверен, что мне переломали все ребра, — сказалон наконец. — И вообще перебили все кости… Чем нас таким кормили?
— Приходила бабка, — напомнила она. — Тебятоже поила отварами. Говорит, ты здоровый. Заживет как на большой дворовойсобаке…
— Уже зажило, — сказал он пораженно. — Ну, несовсем, конечно, но я думал, не встану еще с неделю… Все-все… Ухожу.
Она не двигалась, смотрела непонимающе. А он топтался покомнатке, ворошил кучу железа, ее разве что в кузницу на перековку, прилаживална себя эти створки железных раковин. А за спиной широкое ложе, на котором онаспала рядом, страшась во сне положить голову на его грудь, потревожить илизадеть его раны. Но вот сейчас, когда он почти залечился…
Что заставляет его встать с постели, когда… когда она всюночь отогревала его своим жарким телом?
— Добрыня, — произнесла она осторожно. — Утебя, наверное, жар?
— Да, — ответил он. — Еще какой. Ты оставайсяздесь. А мне надо идти.
Со вздохом уронил исковерканные доспехи. Здесь бабка-лекарьне поможет. С другой стороны, зачем ему доспехи? Ну потаскает еще неделю этутяжесть…
Леся с укором покачала головой:
— Добрыня, ты меня оставишь здесь? С этими…нечеловеками?
Он шагнул к двери, оглянулся:
— Все мы… не всегда человеки. Ладно, пойдем. Но спервая пойду пообщаюсь с хозяйкой.
Она ждала на крыльце. Ахнула, когда двери конюшнираспахнулись, вышел сверкающий воин, а за ним в поводу шли два коня: белый какснег жеребец и красивый гнедой конь с тонкими ногами и гордой умной головой.
— Нравится? — спросил он со страннойноткой. — Да, здесь есть все… Все на свете. Вот только мы…