– Как вы смеете, барон?! – возмутилась одна из дам.

Том взял у меня письмо и заглянул в него. Девушка-горничная отшатнулась, когда я начал наступать на неё.

– Я задал вам вопрос!

– Да, мсье, – испуганно сказала она. – Мадемуазель прочитала.

– Барон! – снова вступила дама.

Я обернулся к ней.

– Мадемуазель Грейс исчезла. Вас это не тревожит?

Судя по выражению лица дамы, ей было наплевать. Я вспомнил, как Салли рассказывала, что эти женщины презирают её. Что они мучают графиню… Внезапно меня охватило желание дать им всем крепкого пинка.

– Кр… – Начал Том, но вовремя исправился. – Мсье. Вы написали леди Грейс другое письмо, пока я спал?

– Нет, – сказал я. – Зачем бы?

Он с растерянным видом протянул мне листок. Я пробежал глазами записку.

Дорогая леди Грейс!

Разумеется, я буду рад с вами встретиться. Однако мне крайне необходимо помолиться сегодня вечером, поскольку, когда я в последний раз посещал Нотр-Дам, я почувствовал, что упускаю нечто важное. Если вы присоединитесь ко мне, я обеспечу экипаж. Вы найдёте его в конюшне. В нём будет ожидать доверенный человек, который сопроводит вас ради вашей же безопасности.

Барон Эшкомб

Я смотрел на письмо, не веря своим глазам. И более всего меня потрясло даже не содержание.

– Я… я этого не писал.

Том нахмурился:

– Но почерк твой.

Вот именно! Почерк. Он походил на мой как две капли воды. Был настолько идеально скопирован, что на один краткий миг я задался вопросом: действительно ли я не писал эту записку? Или, может, просто сошёл с ума?

Я больше не слышал возмущённых восклицаний дам. Не слышал ничего, кроме шума крови в ушах.

Салли никого не прислала за мной, потому что «я» её об этом не просил. Вместо этого она прочитала между строк «моего» письма: «Мы что-то упустили в Нотр-Даме, приезжай быстрее». И она поспешила туда в «моей» карете. Поскольку думала, что это я её позвал.

Убийца расставил ловушку, подделав мой почерк. А теперь Салли где-то в Париже, совсем одна.

Мы кинулись бежать.

Шпага уже была у меня в руке. Том тоже выхватил свою, зная, что опасность таит не только собор, но и сами парижские улицы. После наступления темноты в городе нередко происходили убийства.

Впрочем, на нас никто не напал. Пролагая путь по улицам, освещённым луной, мы миновали несколько человек, закрывавших плащами лица, – и в такой час это, уж конечно, были не аристократы. Однако, напуганные то ли видом наших клинков, то ли габаритами Тома, они нас не тронули.

Собор находился в миле от Пале-Рояля. Подбежав к нему, мы остановились и прислушались.

Тёмная громада Нотр-Дама возвышалась над нами. Вокруг было тихо. Потом я услышал воркование. Бриджит, усевшись на одну из статуй, окликала нас сверху.

Затем до меня донёсся ещё один звук. Негромкое ржание. Лошади! Мы двинулись на звук и нашли карету, спрятанную в тени позади собора. Лошади стояли тихо; в холодном воздухе их дыхание паром вырывалось из ноздрей.

Держа шпаги на изготовку, мы с Томом подошли к карете и заглянули внутрь. Пусто. Не было ни Салли, ни возницы. Вновь обойдя собор, мы вернулись к главному входу. Прислушались.

Тишина.

Мы вошли в церковь.

Сейчас здесь было темно. В ночном мраке мерцали лишь пара десятков свечей. Неф оказался пуст. От входа было слишком далеко, чтобы увидеть пространство за хорами. Я обошёл неф по правой стороне, а Тому кивком велел идти влево. Он скрылся за одной из огромных колонн, и я потерял его из виду. Осторожно, шаг за шагом, я двигался вперёд. Миновал портал святого Стефана в южной части трансепта и подошёл к сокровищнице справа от хоров. Подёргал дверь. Заперто.

Я ничего не видел и не слышал. Вернувшись к трансепту, проверил портал святого Стефана. Он тоже был заперт, и мне ничего не оставалось, как двинуться обратно к нефу. Том ещё не вернулся. В слабом свете свечей я видел вдалеке очертания его фигуры и поблёскивающую шпагу.

Остановившись, я вновь прислушался. Там, у входа! До меня донёсся какой-то звук. Он шёл снаружи. Я кинулся на улицу. В темноте прошелестели крылья, и Бриджит приземлилась у моих ног. Она вспрыгнула мне на башмаки, не переставая ворковать. Я сделал шаг назад, и она снова взлетела. Теперь голубка принялась описывать вокруг меня круги. Выше, выше. Она взмыла к южной колокольне и исчезла в темноте. И тут я услышал крик.

– Том! – заорал я в черноту церкви. – Том! Они в башне!

Я услышал стук башмаков, эхом разнёсшийся под сводами церкви. Том мчался ко мне. Но не было времени его ждать. Дверь, ведущая на колокольню, находилась снаружи, во внешней стене собора. Я метнулся к ней и помчался вверх по винтовой лестнице.

– Салли!

– Кристофмммм! – Голос девушки затих. Крик оборвался, словно кто-то зажал ей рот.

Я побежал ещё быстрее, стуча каблуками по камням ступеней – многих сотен ступеней. Но вот лестница закончилась. Я выскочил на деревянную платформу. В центре башни висел огромный церковный колокол, высотой добрых восемь футов. Толстые балки торчали под разными углами. За ними я увидел свет факелов и мелькающие тени. Вот они!

Невысокие узкие двустворчатые двери вели к галерее, соединяющей две колокольни. Тени двигались к ним.

– Салли!

Я услышал возню и наконец увидел двух людей, которые словно бы боролись друг с другом.

Удар. Кто-то с шумом выдохнул воздух из лёгких.

– Кристофер! – крикнула Салли. – Они…

Крик вновь оборвался, превратившись в хрип. Я протиснулся в дверь, выскочил на галерею – и у меня захолонуло сердце. Я увидел Салли, повисшую в руках убийцы. Это был тот самый человек-бык, которого мы видели возле дома Шателенов. Как всегда – в плаще. Он стоял спиной ко мне, возле перил. Левой рукой мужчина держал обмякшую Салли за ворот платья. А в правой сжимал окованную железом дубинку.

Налетел порыв ледяного ветра.

– Стой! – заорал я, и убийца обернулся.

Лицо было закрыто, но на сей раз не плащом, а шарфом, натянутым до самого носа, так что из-под капюшона виднелись только глаза. Он посмотрел на меня и прищурился. Выпустив дубинку, схватил Салли обеими руками.

– Нет, – сказал я. – Нет!

И тогда он перекинул девушку через перила и швырнул вниз, на камни площади, раскинувшейся внизу, в полутораста футах под нами.

Он убил Салли. Убил её!

У меня сжалось сердце. Сжалось – и наполнилось отчаянием, ослепляющей сокрушительной болью, какой я не чувствовал с тех пор, как нашёл в аптеке изуродованное тело моего учителя.