– Грязев, – рекомендуется Пыльнева.

Как по команде обе шаркают; рыжая и серая лапы одновременно тянутся к Володе. Его коробит, и он не знает, подать руку или нет; все-таки не дает.

– Как? – восклицает пальто. – Вы отказываетесь пожать наши честные руки?

Володька злится.

– Я привык подавать руку только воспитанным людям, протягивать же ее в перчатке считается неприличным, как совершенно неприлично стоять в комнате в фуражке, да еще при даме, – тычет он негодующим пальцем в мою сторону.

Володя, забыв про мои «без двадцати минут», сразу миновав звание барышни, возвел меня в «дамы». Я тихонько фыркаю в папины еноты.

– Но, мне кажется, фуражка и перчатки вполне приличные принадлежности туалета… – начинает опять студент в пальто, но шинель перебивает его:

– Что, собственно, шокирует вас в наших головных уборах? Все это, в сущности, такая условность. На востоке, например, всегда ходят с покрытыми головами.

– Да, но мы живем на западе, – холодно и назидательно отчеканивает Володя.

– Виноват, – мягко продолжает студент. – Россия занимает восточную часть Европы и не причисляется к западноевропейским державам…

Володя все больше краснеет и все сильнее злится.

– Я думаю, вы, собственно говоря, явились сюда не для того, чтобы обсуждать этнографическое и политическое положение России, а потому, если вам больше нечего сказать, мы вас не задерживаем.

– Виноват, еще минуточку, – протестует студент. – Эта особа – указательный палец направлен в меня – ваша супруга?

У Володи от негодования вылезают глаза на лоб, я фыркаю в шубу сильней и сильней.

– Вы что это, кажется, позволяете себе издеваться? – грозно вопрошает он.

– Боже сохрани! – мягко, вкрадчиво вмешивается студент в пальто. – Но как вы сказали: «при даме», то мы подумали… Извините… – мямлит он.

– Мы так бесконечно счастливы, что ошиблись, – подхватывает радостно его спутник, – потому что, откровенно говоря, цель нашего прихода именно сия очаровательная особа. – Серый палец снова направлен на меня. – Мы умоляем у вас ее руки, и, если помехой к этому великому счастью могут служить наши перчатки и головные уборы, то мы, не задумываясь, готовы принести их на алтарь любви.

В ту же секунду рыжая и серая перчатки шлепаются к моим ногам; как по сигналу, обе правые руки высоко приподнимают фуражки, в то время как обе левые поспешно срывают усы и тоже высоко держат их. Шура с Ирой, низко кланяясь и галантно расшаркиваясь, склоняются перед Володей.

Сценка эта была уморительна и разыграна мастерски. Володя, конечно, сейчас же узнал обеих и очень смеялся, хотя ему, кажется, все же чуточку было неприятно, что он так рыцарски боролся с ветряными мельницами. Ничего, дразнила-мученик, это тебе полезно, не все же в саночках кататься, надо их и повозить!

Ведем обоих студентов в столовую, представляем. Опять смех. После обеда решено всей компанией идти на каток, поинтриговать там, кто первый под руку подвернется, оттуда к Снежиным, где нас ждут. Отправляемся. Я оказываюсь одна с четырьмя кавалерами: два студента и два юнкера.

Каток в полном разгаре. Электрические лампочки сверкающей цепью окружают его, та же огненная полоса вокруг павильона, где раздуваются щеки несчастных музыкантов-трубачей. Лед блестящий, точно полированный, гладкий, ровный. Я еще привязываю коньки, а Пыльнева уже говорит с оживлением:

– Муся, я отделяюсь и как будто бы с вами незнакома. Здесь Юля Бек, то есть, понимаешь ли, это точно на заказ, лучшего и придумать ничего нельзя. Двадцать седьмого в инженерном училище был вечер, и там за ней студентик какой-то все увивался, вот мы его и изобразим.

– Думаешь, поверит? – спрашиваю я.

– Юля-то? Да разве ты ее не знаешь? Ведь ей что угодно говорить можно.

Это правда: наша Бек – милая, хорошенькая девочка, воспитанная, добрая, но уж очень простенькая.

– Подожди, – говорю, – и мы за тобой, издали.

Юля в темно-синем бархатном костюме, с белым зверьком вокруг шеи, с белой, чуть-чуть набекрень шапочкой и с белой же с длинными хвостиками муфтой, плавно и грациозно скользит, отталкиваясь то правой, то левой ногой. Вид у нее, точно она сошла с модной картинки: хорошенькая – прелесть, как фарфоровая куколка; беленькая, всегда розовые щечки еще больше разрумянились от движения и легкого морозца, васильковые глаза блестят. Просто приятно смотреть!

– Какая хорошенькая! – восклицает Коля Ливинский.

– А уж ты разглядел, сердцегрыз! – укоряет Володя, но все же и его взгляд выражает одобрение.

В это время Пыльнева уже в двух шагах от Юли, и вот что, как я потом узнала, происходит там.

– Mademoiselle Julie! – окликает ее Пыльнева. – Mademoiselle Julie! Юлия Андреевна!

Юля быстро поворачивает голову.

– Честь имею кланяться! Вы меня не узнаете? Но вы все же позволите пожать вашу ручку?

Юля смущенно протягивает.

– Так неужели вы меня, действительно, не узнаете?

Бек сконфуженно:

– Извините, мне так неловко, но я, право, не могу вспомнить…

– Увы! А я не могу забыть!.. – с душераздирательным вздохом начинает Ира. – Не могу забыть того небесного видения, которое всюду следует за мной. Я вижу ярко освещенный зал, целый цветник молодых и, может быть, прелестных барышень, но я не замечаю их, мой взор устремлен на нечто светлое, воздушное, розовое. Точно заря спустилась с неба в этот зал и осветила его своим нежным сиянием. Ореол золотых волос, который обрамляет лилейно-белое личико, с васильками-глазами, розами-щечками, маками-губками, ландышами-зубками, носиком тонким и нежным, как белый лесной колокольчик, ушами… («как лопухи торчащими», чуть не срывается с уст Иры, так как большие и торчащие уши – единственный недостаток Юли, но она вовремя спохватывается, заминается и, тщетно перешарив для поэтического сравнения все царство растений, кидается в морскую пучину)… с ушами, подобными жемчужной раковине, с… Да разве можно словами передать все это?..

Юля, на минуту подняв глаза на говорящего, опускает их, смущенная, пораженная, но, видимо, пораженная приятно. Она скользит крошечными шажками, напряженно глядя на болтающиеся хвостики своей муфты. Молчание.

– Как, что ж, вы все-таки не узнаете меня? – спрашивает Ира.

– Я кажется, начинаю догадываться. Вы, вероятно, тот студент, с которым я танцевала в инженерном училище. Но вы так страшно изменились, или мне это только кажется? – она опять робко поднимает глаза.

– Да, вы правы, я изменился, я таю, как свечка. Посмотрите, как широко мне сделалось пальто (Ира трагически оттягивает как на вешалке болтающееся на ней, несмотря на все в него запакованное, пальто). – Вы видите, даже фуражка мне стала широка (в увлечении она чуть не сбросила действительно слишком большую фуражку).