– Да разве голова может похудеть? – недоумевающе спрашивает Юля.

– Как? А вы про это не слышали? – в свою очередь поражен студент. – Это признак самой страшной, самой неизлечимой болезни – сухотки мозга, причина которой всегда одна: горе, горе и горе…

Юля испуганно и жалостливо смотрит на него. Для ее доброго сердечка наговорено слишком много всяких страстей.

– Боже мой, я, право, не хотела… Я ни в чем не виновата. И потом, вы так мало знаете меня…

– Я вас? Мало знаю? Я все про вас знаю, каждый ваш шаг, каждый поступок. Я живу вашей жизнью. Хотите, я вам скажу ваши вкусы? Вы терпеть не можете математики и русских сочинений…

– О да! Особенно сочинений, да еще у нашего Дмитрия Николаевича, который ужасно строгий, – перебивает оживившаяся Юля, довольная, что разговор сошел с трагической темы. – Теперь опять задано, и такое трудное: «Митрофанушка как тип своего времени».

– Видите, я прав. Далее, книги вы любите грустные, с веселым концом, играете на рояле одни вальсы, стихов не любите, да и зачем они вам! Вы сами воплощенная поэзия, ну, а одноименные электричества, естественно, отталкиваются. Например, вы и Надсон!?

– Да, правда, я не люблю Надсона, он все ноет и неизвестно отчего, – опять обрадовалась Юля. – Ну, а что я еще люблю?

– Сардинки, ореховую халву, шоколад, печенье «Пью-пью» и крымские яблоки, – бойко перечисляет Ира все то, что постоянно уничтожает с аппетитом на большой перемене Юля.

– Нет, это поразительно! – розовое личико расплывается от восхищения. – Откуда вы все это знаете?

– Я слежу за вами.

– Давно?

– Уже пять лет.

– Господи! Странно, как же я ничего не замечала? И потом, пять лет назад ведь я была маленькая…

– Что ж, вы еще и теперь не верите мне? Еще сомневаетесь? О, так требуйте от меня доказательств, самых смелых, для вас я на все готов. Ну, говорите! Хотите, я выкупаюсь в проруби?

– Ой, нет, ради Бога, нет! – взмолилась Юля. – Вы утонете или простудитесь.

– Разве это имеет значение?! – трагический жест рукой. – Лишь бы вас убедить! Ну, так я прыгну с третьего этажа или соскочу на всем ходу с лихача, вот сейчас, на ваших глазах!

– Нет, нет, ради Бога нет! – чуть не плачет сердобольная Юля.

– Но я должен, должен вам доказать! Так сами скажите.

– Когда я, право, не знаю… Ну, что бы такое?.. (Пауза.) – Знаете что, напишите мне «Митрофанушку». Хорошо? Только… Я, право, стесняюсь после того, что вы мне сейчас говорили про свою голову…

– А что такое? – уже успев забыть, что она только что нагородила, спрашивает Ира.

– Да вот, что она у вас похудела, так, может быть, вам вредно заниматься?

– Пустяки, пустяки, для меня это такое счастье! А знаете, лекарство против горя – счастье, так что голова моя, пожалуй, опять пополнеет от радости. А теперь одна просьба: дайте мне надежду, крошечную надежду, иначе впереди у меня (глухо)… одна могила! Дайте на прощанье ручку поцеловать.

– Что вы! Что вы! – в ужасе отшатнулась Юля. – Это совсем неприлично.

– Так приличия вам дороже жизни человека? Да? – неумолимо пытает Ира.

– Боже мой! – вздыхает, чуть не плача, бедная Юля. – И потом, здесь столько народу, и я в перчатке…

– Не беда, я в перчатку, – соглашается пылкий поклонник.

И, тихонько вытянув ее руку из муфты, Ира подносит к губам, сильно пахнущую бензином, очевидно, только что чищенную белую лайковую перчатку Бек.

– Ах! – Юля смущена до последней степени.

– Так до свидания, моя жизнь, мое счастье! – еще пожимает ей руку Ира. – В воскресенье, в семь часов вечера, здесь на катке я вручу вам «Митрофанушку».

Несколько секунд бедная Юля стоит, как окаменелая, затем, опомнившись, торопливо отправляется на розыски сестры и гувернантки, которые, в свою очередь, уже ищут ее.

Веселые, голодные, набегавшись и нахохотавшись вволюшку, влетели мы шумной ватагой к Снежиным, принеся за собой целый поток свежего морозного воздуха. На столе уже приветливо шумел самовар, пение которого нам показалось райской мелодией, а на блюде лежали аппетитные, тоненькие, блестящие ломтики светло-розовой ветчины.

– Блюдо богов, – воскликнул Володя. – Я убежден, что на Олимпе каждый день подавали ветчину. По крайней мере, если бы я был Аполлоном, то отдал бы соответствующее распоряжение парнасскому метрдотелю.

– Ишь, чего захотел! Только Аполлоном быть! – подхватываю я. – Довольно с тебя и Марса, кстати, оно тебе и по чину больше подходит.

– Да, à propos [111] , насчет чина, – вмешивается в разговор мадам Снежина. – Вчера, когда наша кухарка Маланья носила Мусе Любину записочку, возвращается она потом и спрашивает меня: «Что это, барыня, Мусенькиного папашу в военные генералы произвели, что у них нонича двое денщиков завелось: один на кухне блыкается, а другой, видать, при столе, в комнатах»… Это она вас, Володя и Николай Александрович, за денщиков приняла.

Один из солдатиков моментально вскочил на ноги:

– Что ж, коли ежели, ваше сковородне, изволите приказать, мы могём вам и с салфетом под мышкой услужить.

Через минуту салфетка лихо торчала под Володиной рукой, и он, вытянувшись в струнку перед Любой, рявкнул:

– Здравия желаю! Что прикажете подать, водки или чаю?

– Ни того, ни другого. Пожалуйста, передайте мне ветчину.

Володька ловко обнес всех присутствующих и остановился

около бонны:

– Fraulein, bitte essen sie Schweinerei! [112]

– Danke, mein Herr, ich lass es für die Gäste! [113] – удачно отпарировала та.

– Тем лучше! Теперь, по крайней мере, и солдатик попитается этим самым «свинством» после трудов праведных, – и, с комфортом усевшись, он принялся уплетать за обе щеки.

– Вот кабы его превосходительство, наш Ананас Ананасович, кормил бы бедных юнкеришек хоть раз в недельку таким «свинством»! Так ведь нет – всякое иное-прочее им дают. Сам-то, верно, частенько вкушает: у них в кухне целый день варят и парят, пекут и жарят. Выйдут это они на прогулку со своей благовонной супругой, кругленькие, упитанные, надушенные; моментально наступает благорастворение воздухов, но – горе нам! – у бедных юнкарей изобилия плодов земных не замечается…

– Что, плохо кормят? – осведомился у Володи сам Снежин.

– Богомерзко! Отвратно!

– А у вас? – обращается он к Коле.

– Да как когда. Иногда ешь себе и судьбу прославляешь, но, когда нам возвещают пышное название «бифштекс», мы впадаем в мрачное отчаяние и посылаем барабанщика за чайной колбасой. Внешний вид и размер этого блюда вполне приличны, может быть, оно даже недурным оказалось бы и на вкус, но, чтобы проверить его вкусовое ощущение, у нас недостаточно внимательно относятся к сервировке. Дело в том, что, дабы одолеть этот так называемый бифштекс, необходима еще пара добавочных запасных челюстей, так как одни свои оказываются бессильными. Конечно, в ресторане это легче, там не все сразу обедают, можно чередоваться, а тут запастись на 250 человек… гм… конечно, разорительно…