- Что с ней? - спрашивал я врачей.

Но до нее никому не было дела. Их главная задача - Коул. Его жизнь была в опасности, а не ее. На нее обращала внимание только Холли, больничный социальный работник.

Впервые зайдя в палату, она принялась мыть руки, как один из врачей, такая деловая и с серьезным видом. Она представилась, стоя к нам спиной и вытирая руки бумажными полотенцами над раковиной. Поскольку стул был всего один, мы встали лицом к лицу перед Ханной.

- Ханна, я хотела бы задать несколько вопросов о том, что сегодня произошло, - она повернулась к Ханне и посмотрела на нее, отмечая, как та неопрятна.

Ханна не подняла глаз. Она сидела, теребя руки на коленях.

Холли сразу перешла к делу:

- Вы можете рассказать, как Коул получил травму?

Ханна не отвечала.

- Что случилось с Коулом?

Руки Ханны дрожали. Что-то мелькнуло у нее на лице, пробежало сквозь мысли - воспоминание - и исчезло. Мне и этого не удалось от нее добиться, так что, возможно, мы на правильном пути.

Холли опустилась на колени. Ханна не поднимала голову.

- Ваш сын серьезно пострадал, и нам важно знать, что произошло. Я понимаю, вы сегодня многое пережили, но нам нужны ответы.

У Ханны из глаз сбежала одинокая слеза и побежала по щеке.

- Ханна? - требовательно позвала Холли.

Я бросился к ней на защиту. Нельзя так давить на человека.

- Врачи дали ей валиум, чтобы успокоить, а она всегда очень сильно

реагирует на медикаменты, - объяснил я. 

Холли не обратила внимания. Она была сосредоточена на Ханне. Ее никто еще не пытался разговорить. Что, если Холли будет чересчур настойчива? У меня сердце екнуло.

- Вы можете игнорировать меня, но рано или поздно вам придется все рассказать, и чем раньше, тем лучше, - она не отводила взгляда. - Не понимаю, какая мать не попытается сделать все, чтобы помочь своему ребенку.

- Это несчастный случай, - голос Ханны было едва слышно.

- Продолжайте, - кивнула Холли, радуясь, что пробила стену.

Но Ханна не знала, как продолжить. Я беспомощно смотрел, как она мучительно ищет слова.

- Это несчастный случай.

-Да, вы уже сказали. Расскажите подробнее.

Она подождала ответа. Ханна дрожала. Она вцепилась обеими руками в ручки кресла.

- Пожалуйста, прекратите, - сказал я. Я не мог этого больше выносить. Ханна, похоже, тоже.

Холли наконец перевела взгляд на меня.

- Кажется, она очень расстроена.

- Да ладно! - Я дрожащим пальцем показал на кувез: - Вы сына нашего видели? Читали историю болезни?

Она встала лицом к лицу.

-Да, именно поэтому я здесь.

Нам обоим стало неловко. Никто ничего не говорил, пока молчание не стало невыносимым. Наконец она сказала:

- Вы злились, когда приехали домой?

- Я? С чего мне злиться?

- Вероятно, вы могли разозлиться, что вам приходится снова уходить с работы из-за домашних проблем. Я имею в виду, это не первый раз, любому бы это действовало на нервы.

С кем она говорила?

Я изо всех сил сохранял спокойствие.

- Я не злился.

- А Ханна?

- Нет, - голос у меня дрогнул.

- Ханна когда-либо злилась на младенца?

- На Коула?

Она склонила голову набок.

- У вас есть еще один младенец?

- Я могу поговорить с Пайпер? - спросил я.

Пайпер никогда не позволяла себе такой тон. Наверняка все потому, что Холли очень молодая. Она компенсировала возраст надменностью и дерзостью, пытаясь показать свой авторитет но мне это не нравилось.

Она взглянула на Айпад.

- Пайпер Гольдштейн?

Я кивнул.

- Пайпер тоже будет привлечена. Мы будем работать вместе. Она работает в Службе по защите прав детей, а я - социальный работник в больнице.

- Зачем нам два социальных работника?

- В подобных делах всегда участвуют двое.

Я поднял брови.

- Подобных делах?

- Расследованиях по поводу жестокого обращения с детьми.

Я хотела говорить, но оказалась заперта на задворках сознания и потеряла способность общаться с миром вокруг себя. Жизнь бурлила и вертелась, искажая зрение затмевающим все страхом. Лампы в больнице светили слишком ярко и мерцали. Мысли мелькали, я не могла выделить что-то конкретное, кроме постоянной отчаянной мольбы ко всему хорошему, что есть во вселенной:

Пожалуйста, не дайте ему умереть.

Я все видела и чувствовала. И укол иглы, и мокрую салфетку, когда мне делали укол валиума. Я слышала каждое слово врачей и медсестер, крутящихся по палате, как пчелы. Как они обсуждали, что на КТ кровоизлияния не видно и надо сделать МРТ, если вдруг что-то упустили. Заверения, что мозгу просто надо отдохнуть после перенесенного.

Все спрашивали меня, что произошло, и я хотела рассказать. Мозг велел телу произносить слова, но оно не слушалось. Связь нарушилась, порвалась. Части распались в темноту, образовалась пустота. Я могла только беспомощно слушать, как Холли пытала Кристофера вопросами. Никогда не видела его таким рассерженным, как когда она упомянула жестокое обращение с детьми.

- Жестокое обращение? Да вы в своем уме? - от него исходили волны ярости.

Холли приняла удар.

- Вас ведь уже опрашивали, когда вы последний раз обращались за неотложной помощью с Джейни?

- Да, но там все было иначе.

- Почему же? - она скрестила руки на груди. - С вами ведь тогда общался социальный работник больницы, так?

Он расстегнул верхние две пуговицы и ослабил галстук, будто тот его душил.

- Так. Он спрашивал, что произошло с Джейни, мы ему рассказали. Все.

Он не обвинял нас в жестоком обращении с ребенком.

Она изобразила удивление.

- Я тоже не обвиняю вас в жестоком обращении с ребенком.

- Вы это и делаете, - у него на шее вздулись вены.

Она покачала головой.

- Вовсе нет. Я сказала, что мы расследуем возможность жестокого обращения с детьми.

- И в чем разница? - он уставился на нее.

- Мистер Бауэр, понимаю, вы расстроены. Сегодня был тяжелый день. Я просто делаю свою работу, - она сделала шаг назад, освобождая больше места между ними. Кристофер глубоко вдохнул и провел рукой по волосам.