Я кивнула, хотя я ничего не понимала и не помнила. Что я натворила? Медсестра вернулась с пластиковым стаканчиком с водой. Я взяла у нее воду и залпом выпила.

- Спасибо, - сказала я.

- Не за что, - ответила доктор Пайк, забирая у меня стаканчик и бросая в урну под раковиной. У нее на лице читалась нейтральная теплота. Она пододвинула стул и села рядом. - Сегодня утром вы сильно расстроились. Не могли бы вы рассказать, что произошло?

Я уставилась на нее, я и сама хотела говорить, но не могла. Были только картинки. Вспышки. Обрывки.

Я пыталась сконцентрироваться - вспомнить, но память подводила. Боль исходила от меня как дурной запах.

Она встала.

- Ладно, если вы не хотите рассказывать, то медсестра, Морин, проводит вас в отделение. Я зайду позже, посмотрю, как вы устроились, и тогда мы обсудим план лечения, - она указала на дверь. - Идите.

Когда я встала, мир закружился. Морин придерживала дверь, передо мной расстилался длинный узкий коридор. Противные флуоресцентные лампы исчезли, тусклый, едва видимый свет в коридоре отбрасывал мрачные тени на стены. Вдоль коридора шел ряд металлических дверей. Морин вела меня за руку, ноги были ватными от их лекарств. Я, шатаясь, шла по коридору. Слева распахнулась дверь, и мимо промчалась медсестра, я отпрянула назад, как от заразы.

Мы пошли дальше по извилистому коридору сразу создалось ощущение неминуемой кары. Перед очередными двойными дверями мы остановились. Вместо того чтобы открыть двери ключ-картой, Морин нажала красную кнопку рядом. Раздался звуковой сигнал, и двери открылись, обнаруживая еще один коридор. По нему бродили люди с пустыми глазами, некоторые говорили сами с собой. Дверь позади щелкнула. Замок сработал.

- Идите вперед, держитесь перед красной линией, - сказала Морин, аккуратно подталкивая меня вперед.

Я и не заметила, что стояла на месте. Я опустила взгляд. По коридору перед дверьми тянулась толстая красная линия. Морин снова подтолкнула меня. Я перешагнула.

- Эту линию нельзя пересекать без сотрудника. Иначе сработает сигнализация. Понимаете? - Она говорила медленно и четко, как если бы у меня были проблемы со слухом.

Я кивнула.

Она еще раз показала на линию и повторила, словно бы я не расслышала:

- Пациентам нельзя пересекать эту черту.

Я выдохнула с облегчением. Теперь я в безопасности.

Я вошел в дом, и в нос мне ударил запах прокисшего молока. Все было в точности, как когда мы уехали, даже миска Джейни для завтрака стояла в раковине. Я ее вымыл, но пахло все равно отвратительно, так что я прошелся по дому в поисках других источников вони. Дом у нас небольшой, но без семьи он казался огромным.

Я нашел стаканчик Джейни, которым она пользовалась по утрам, перекусывая за кофейным столиком в гостиной. Остаток молока свернулся в творог. Я не стал его отмывать, просто выбросил. Оставшуюся посуду я сложил в посудомоечную машину, засыпал моющее средство и нажал «старт». Скрестив руки на груди, я облокотился на столешницу.

Что произошло в то утро?

Этот вопрос преследовал меня, как змея, пытающаяся поймать собственный хвост. Я уже три дня пытался понять, что я мог упустить, но не было ничего необычного. Непростое было утро, но у нас почти всегда оно проходит нелегко. Ничто не выделялось, так что я не беспокоился, уходя на работу, во всяком случае, не больше чем обычно.

Я бесцельно бродил по дому в поисках подсказок, словно они могли висеть где-то на стене. Я ходил из комнаты в комнату, подбирая вещи с пола. Я уже и забыл, когда у нас был беспорядок в доме, и немного скучал по тому времени, когда Ханна не была помешана на чистоте. Да кого я обманываю? Я скучал по Ханне, и точка. Только я скучал по прежней Ханне. Не этой, новой, занявшей ее место. А если мне не удастся ее вернуть?

Я прошел в спальню и сел на краешек кровати. Как я смогу сегодня уснуть? Без нее все казалось неправильным: дети у Элисон, Ханна в больнице в городе Колумбус.

Когда прибыла психиатрическая бригада, я умолял отвезти ее в «Вортингтон Пресбитериан». Это всего в двадцати милях от Кларксвилля, а оставаться в «Нортфилд Мемориал» ей было нельзя. Нахождение в психиатрическом отделении в тайне не сохранить, а мысль о попадании в такое место приведет ее в ужас, когда ей станет лучше. Я должен был защитить ее репутацию и карьеру. Она бы сделала для меня то же самое.

Пол спальни был завален семейными фотографиями и альбомами. Ханна разложила их аккуратными стопками и то и дело перебирала, каждый раз приходя в такое же возбуждение, как и впервые. Не надо, чтобы они глазели на нее. когда она приедет домой. Я принес из гаража пустую коробку и все убрал. Когда все устаканится, я их переберу. Может, некоторые можно сохранить, но сейчас их надо было просто убрать подальше. По возвращении домой меньше всего ей стоило их видеть. Я стал разбираться.

Фотографий было много, все поврежденные, тем или иным жутким способом лишенные лиц. Смотреть на это было тяжело. Я принялся стопку за стопкой запихивать их в коробку. Под последней стопкой обнаружился дневник младенца, который Элисон подарила нам на вечеринке перед рождением. Я и не знал, что Ханна его вела.

Обложка была очень красивая, с яркой надписью «Твой первый год» и фотографией Коула в прозрачном кармашке. Я пролистал первые несколько страниц, записи начинались с того дня, как мы приехали домой из больницы. Обычные вещи: вес, длина, ширина, - а еще отпечаток пяточки и браслеты из больницы. Она записывала все почерком с завитушками, и все выглядело очень нарядно. Всю информацию она сопровождала пометками, вроде: руки -самая большая часть тела, тебе не понравилась проверка слуха, ты плакал при виде медсестры Джуди. На следующей странице было письмо, которое она написала Коулу. Такое способна написать только молодая мать, безнадежно влюбившаяся в созданную ею новую жизнь.

Но скоро все изменилось. Поменялся почерк. На смену округлым буквам пришли беспорядочные торопливые каракули. На каждой странице было отдано маленькое окошко для записей, но ей не хватало места, и она писала поперек и вокруг картинок и анкет на страницах. Она составляла бессвязные списки, писала одно и то же по многу раз.

Вес, набранный при беременности, весь сошел. Другая бы радовалась. Я? Просто еще одно доказательство, что я исчезаю. Кристофер сказал сегодня, что мне надо проявлять больше любви к Джейни. Я не могу. Просто больше не могу. Во мне ее не осталось. Я опустошена. Во мне ничего не осталось.

Я на задворках сознания. Как я сюда попала?

Следующие записи примерно в том же духе:

Я узник в собственном доме. Она следит за мной, куда бы я ни шла.

Она выжидает. Она хочет навредить ему. Я уверена. Читаю это в ее глазах. Черных глазах. Сегодня он плакал, и она крикнула, чтобы мы вернули его. Я хотела ее ударить. Сказать, что это ее надо вернуть.