Он сменил туфли на тапочки, чтобы не пачкать в такой красоте, прошёл на кухню, сел за стол… подумал словами Эдочки: «Ну и профессиональная же ты сволочь, Бугров!»

Раскутал кофейник и налил себе кофе, ещё горячий.

* * *

Он любил последние минуты рабочего дня, чувство усталой праздности: приём закончен, остаётся переодеться, набрать в дорогу воды из мини-бара, сесть в машину и, первым делом включив кондиционер, минут пять ещё выбирать в классере диск (скрипичную сонату Франка? взволнованный скрипичный концерт Эльгара? или – музыку титанов – фугу из Третьей сонаты Баха для скрипки соло?) – на те сорок минут, что пронесутся среди сутулых холмов, то рыжих, то фиолетовых, то мрачно-серых в свете яркой луны – в зависимости от времени дня и года. И наконец тронуться – вырулить за пределы курортной деревни Эйн-Бокек и покатить в сторону Арада.

В начале мая в котловине Мёртвого моря жарко даже под вечер.

Отпустив последнего пациента, Аристарх заглянул в туалет (батина привычка: отлить «на дорожку» – как мы с возрастом начинаем походить на наших стариков!), поколебался – не принять ли заодно душ по такой жаре, но решил, что уже дома расслабится, сколько той дороги. Дома в холодильнике застряли две банки пива, в кресле валялся недочитанный роман модного британского писателя. Не говоря уже о том, что надо было чемодан проветрить, простирнуть кое-что, – послезавтра он вылетал на неделю в давно намеченный Стокгольм.

Оставалось вернуться в кабинет, сменить доктора на Сташека и ехать себе помаленьку. В горах он никогда не лихачил.

В кресле у дверей своего кабинета он заметил пожилого господина с непроницаемым лицом азиата: седые усы, седые брови щёточкой. Нет, братан, у меня приём закончен. Ошибочка вышла.

Он подошёл, вежливо спросил по-английски:

– Вы заблудились?

Мужик, скорее всего, из Алматы, или из Бишкека, или из Ташкента, Душанбе… – что-то такое. Но в клинике правило: начинать с английского. Ну как же, психология: наши европейские стандарты. Потом, по выражению лица определив степень паники, можно и на русский перейти. Но тут никакой паники не наблюдалось. На прекрасном английском пациент объяснил, что – отнюдь, не заблудился, у него тут назначена процедура.

Ага, Лёвка, кажется, говорил, что у нас новый пациент чуть ли не из Швейцарии.

– Тогда вы ошиблись кабинетом и, боюсь, временем тоже. Физиотерапевты работают у нас до пяти, как и все.

Азиат огорчился, но никаких претензий не предъявил. Ещё несколько фраз на тему, что и когда здесь удобнее назначать… «Ну давай, друг, – подумал доктор Бугров, попутно прикидывая, что из вещей стоит брать в Стокгольм в мае, а следовательно, что из них закинуть сегодня в стирку, – давай уже, друг, вали себе с богом».

– Чем ещё могу быть полезен?

– Да нет, – поколебавшись, отозвался вдруг тот по-русски. Разгадал доктора, вывел на чистую воду. – Что уж теперь. Только на боковую… А мне вернут пропущенную процедуру, или как: мой грех, я и плачу?

Аристарх с улыбкой взглянул на мужика. Симпатичный, скромный такой, только грустный. Видимо, это не тот, что из Швейцарии.

– Зайдите, – пригласил он, открыл дверь и пропустил пациента в кабинет. – Вернут вам, конечно, ваш сеанс, не станем мы наживаться на оплошности. Вас принимал доктор Шпринцак? Я вас что-то не помню.

– Да, видимо, он. Такой… профессорского вида, неразговорчивый.

– Он хороший врач и, я уверен, прописал вам всё, что нужно.

– А вы, наверное, тот самый внимательный доктор, к которому мне советовал попасть Бруно.

– Бруно? А, из Цюриха, Бруно Фишер? Лечился у нас в феврале. Милый, хотя несколько мнительный человек. Но уверяю вас…

– Уверяю вас, – перебил азиат, – совсем не каждый врач после рабочего дня, уже по дороге в бар, домой или на теннис, пригласит в кабинет заблудившегося старичка.

– Ну какой же вы старичок, помилуйте! Вы ещё ого-го, а после нашего лечения помчитесь… куда вам, собственно, захочется мчаться?

– На кладбище, – ответствовал непрошеный собеседник.

Вот те на… Попытайся после такого ответа свернуть приятную беседу и ехать домой наконец. Доктор замолчал, разглядывая человека, которого сам же зачем-то пригласил в кабинет, чёрт бы побрал эту их (нашу!) «особую этику»!

– На кладбище, к жене… – спокойно продолжил восточный человек. – Жену недавно потерял, и сам не свой, как видите: путаю время приёма, путаю процедуры… Псориаз обострился так, что уже и дети послали лечиться. А сейчас тут бесстыдно расселся, пользуясь вашей любезностью, нет сил подняться и, честно говоря, нет сил просто жить. А ведь придётся, а? У меня двое прекрасных внуков, хотя бы ради них.

Та-а-ак… Получай, доктор Бугров, на что нарывался.

– Вот что, – проговорил Аристарх. – Садитесь-ка сюда, к столу. Измерим вам давление.

Азиат почти безучастно смотрел, как вспухает на его руке манжета тонометра, и совсем не удивился неприятным показателям.

– Так… – пробормотал доктор. – Не нравится мне это, знаете ли!

Давление было высоким, пульс зашкаливал. Понятно, откуда взялась слабость, на которую сетовал пожилой господин.

– Давайте и кардиограмму снимем.

Он уложил пациента на кушетку и, пока возился с проводками-присосками, думал: звонить Лёвке или погодить – похоже, это тот редкий случай, когда самый целебный на свете воздух и самое полезное солнце чрезвычайно – и такое бывало! – не полезны человеку. В таких случаях они, полностью возместив стоимость путёвки, отправляли пациента домой.

И кардиограмма оказалась не ахти: старые ишемические изменения на задней стенке.

– Когда вы перенесли инфаркт? Лет десять назад?

– Девять…

– Понятно. Я дам сейчас таблетку, вы слопаете её и немного у меня тут отдохнёте.

– Какую таблетку? – встревожился тот.

– Обычную от давления, – Аристарх налил воды в пластиковый стакан, достал из ящика стола и выдавил таблетку из блистера, протянул на ладони: – Глотайте. И не дрейфить! Через полчаса почувствуете себя бодрее. А я позвоню доктору Шпринцаку, и завтра…

– Нет-нет, не надо! Мы… вы… не могли бы и дальше меня курировать? Мне так спокойно с вами, я даже чувствую себя гораздо лучше – просто от разговора. Бруно прав: надо было с самого начала к вам проситься. Просто я имени не знал, не скажешь ведь: «Меня, пожалуйста, к внимательному доктору».

– Спасибо на добром слове, но, боюсь, не получится: завтра у меня последний рабочий день перед отпуском. В Стокгольм еду: в Национальный музей свезли несколько отменных Рембрандтов.

Сказал и мысленно застонал: стирка! Ничего не успеет высохнуть. Он терпеть не мог сушилку – и бельё, и рубашки, и брюки всегда развешивал на балконе: чистые вещи впитывали все травяные запахи пустынного ветра.