– Ха-а-роший доктор!

…С панорамной террасы многоэтажного отеля распахивалась плоскость моря – та бирюза и лазурь, та шелковистая, тусклая нежность закатной воды, которая присуща только этому, в сущности, небольшому водоёму.

Галечная коса, как бумеранг, уносила в море ксилофонный ряд белых реечных навесов под высоченными гнутыми пальмами с тощими метёлками.

Хрумкая кромка застывшей соли издали и сверху казалась сахарной.

Им принесли пасту и салат – кафе в лобби называлось как-то по-итальянски и предлагало соответствующие блюда.

Аристарх поддел с тарелки длинные шнурки из теста, намотал их на вилку:

– Помнишь, в «Графе Монте-Кристо»: «…итальянская кухня, худшая в мире»?

– Да что ты! – Володя усмехнулся. – Не помню, но верю тебе на слово.

– Причём это не слова персонажа, это Дюма заявляет со всем своим французским патриотическим пылом.

– Хорошая книга. Не перечитывал с юности.

– Ты читал её всё лето в Каменово. И мне говорил: «Читай «Графа Монте-Кристо», узнаешь всё о чести и справедливости».

– Надо же, какой след я оставил в твоём детстве. Стоит книгу перечитать… А ты плакал, когда читал?

– В двух местах, как девчонка.

– Погоди, угадаю: когда «Фараон», утонувший корабль Морреля, входит в Марсельский порт?

– Точно! Новый «Фараон», гружённый товарами, в точности воссозданный Эдмоном Дантесом! Разорённый Моррель спасён за секунду до самоубийства!

– …а второе место?

– Ну, это просто: когда Эдмон встречается с Мерседес, спустя целую жизнь…

(Он умолк: не сказал, что и сейчас, изредка перечитывая «Графа Монте-Кристо», плачет в этом месте, представляя себе постаревшую Мерседес: её стать, её высокие золотые брови, её золотые, как спинки пчёл, горячие глаза.)

Володя тоже вздохнул – видать, о жене вспомнил. «Хорошая книга», – пробормотал…

На иорданской стороне медленно тлели закатные горы; их складки бледнели с каждой минутой, меняя бальную розовость на сиреневатый, а затем и серый – Золушкин – оттенок, мертвея и остывая, как пепел в костре. Минут через десять кромка иорданского берега заслезилась голубоватыми огоньками. Море, вначале цвета жёлтого пива, тоже неудержимо серело и гасло, вдоль набережной зажглись голубые и жёлтые фонари, и огни их тотчас расцвели в тяжёлой прибрежной воде, будто кто расстелил вдоль берега сверкающее ожерелье.

Часа полтора уже Володя жадно, взахлёб, обращаясь к собеседнику, как в детстве – «Сташек», рассказывал о своей жизни.

«Внуки – отличные ребята, – думал Аристарх, – но где-то гастролируют, дети живут в Женеве, жена такую подлянку организовала – взяла и умерла. Некому человека выслушать…» Он сидел и слушал. Это он умел. Когда выходили из клиники и Аристарх обменялся короткими фразами с уборщиком (просто извинялся, что задержали, а тот бегло кивнул – мол, ничего, бывает, не вопрос, доктор), Володя сказал:

– А ты и правда «внимательный доктор». С каждым – на его языке. Ты как к нему сейчас обратился, ты его имя знаешь?

– Да нет, достаточно сказать «ахи».

– А что это означает?

Аристарх улыбнулся:

– То и означает: «братишка».

– Понимаешь… Вот эта штука: судьба, – говорил Володя, машинально меняя местами нож, вилку, складывая уголком салфетку и вновь её разворачивая. – Если бы мама не умерла так рано, если б отец не женился… Да не в этом суть, никто меня не обижал, не притеснял. Просто… отслужил я армию, в Перми было дело, – я таких морозов больше никогда не знал и, надеюсь, не узнаю: плевок на лету комочком льда замерзал; вернулся домой, а там – что? Тёплая провинция, глухой курорт. А меня прямо распирает: действовать, учиться, учиться, только не здесь. Тут тётя прислала письмо, мамина сестра из Сеула. И оказалось… ты не поверишь: слыхал ли ты, что Корея, как и Израиль, прописала в законе право этнических корейцев на репатриацию? Вон оно как – думаю! Ох, думаю, мать твою! – У него, у Володи, были красивые и молодые руки, без морщин, без старческих пятен. Аристарх смотрел на эти руки, и ему казалось, что Володя сейчас достанет ручку его детства и выведет на салфетке очередной правильный и красивый завиток, и скажет: «Повтори раз десять». – Этот закон, оказывается, действовал всегда. А наши то ли не знали, то ли очковали, а может, кто и подавал документы, да его не выпустили. Тут и тётя принялась кочегарить с той стороны: гуманитарный случай, воссоединение одинокой престарелой тётки с единственным племянником. Короче, отпусти народ мой! Редчайшая вещь в конце семидесятых. Но – выпустили! Наверное, решили: молодой, секретов не знает – пусть катится… Я и сам не верил до последнего, до трапа самолёта не верил! Всю дорогу плакал, как ребёнок, – здоровый парень, вчерашний солдат…

В лобби за раздвижными стеклянными панелями безмятежным каскадом свободных пассажей зазвучал рояль; затем к нему присоединилась труба. Беседующим приходилось чуть ли не докрикивать слова, чтобы тебя услышали. На террасе официанты принялись составлять столы и стелить скатерти – предполагалось какое-то широкое застолье. Видимо, пора было расходиться, но Володя так ожил, так помолодел – жалко было его обрывать, хотя Аристарх давно уже не вникал в абракадабру финансовой темы, на которую Володя говорил последние четверть часа. Он уже рассказал про болезнь жены (онкология, проклятье нашего времени), подробно изложил этапы покупки любимого дома в живописном пригороде Цюриха: «Ты обязательно должен ко мне приехать! Дай слово! Нет, дай сейчас же честное слово, что не будешь откладывать это в долгий ящик! У меня три гостевые комнаты пустуют, при каждой – туалет с ванной. Полная свобода, огромный участок, ручей протекает, косули приходят к самому крыльцу. Приезжай с женой. С детьми!»

«Как же должен изголодаться человек по нормальному разговору, – думал Аристарх, с улыбкой кивая и в нужных местах удивляясь, восхищаясь и округляя глаза, – как стосковаться по дружественному вниманию, что вот он говорит и говорит о себе, ни разу не спросив: а ты – как, вообще, жена-то у тебя есть? а дети?»

– Ты вот сказал: тема денег тебе не близка. Неправда, не бывает такого среди людей твоей профессии. Передо мной, голубчик, проходят шеренги, полки представителей разного-всякого люда. А уж врачи! Поневоле должен задумываться – что с ними делать, с деньгами.

– Брось, чего там думать! Для этого банки есть, – отмахнулся Аристарх, намереваясь как-то закруглить финансовую тему. И просчитался! На это последовала лекция о разнице между банками и инвестиционными и биржевыми фондами, о том, что такое «кредитное плечо», «короткие продажи» и «деривативы». Профессиональная косточка играет, отметил про себя Аристарх, порядком устав от того, что пытался всё время изображать острейший интерес. Зато Володя выглядел отлично: бодро, даже моложаво. Сейчас видно было, что совсем недавно, до трагедии с супругой, Володя наверняка посвящал много времени спорту – возможно, теннису, крикету или… гольфу? Подтянутый, ни грамма лишнего веса (наоборот, слишком сухощавый), он – в шортах и в спортивной майке – выглядел сейчас весьма презентабельным господином.