И поскольку Надежда угрюмо молчала, Гарик продолжал,приободрившись:

– А так ты подсунула эту картину в Эрмитаж иуспокоилась. И черт с ним, с Жибером этим! Откровенно говоря, невелика потеря…

– А ты знаешь, какую картину я подсунула им вместоЖибера? – металлическим голосом спросила Надежда.

– Вот как раз хотел спросить! – оживился Гарик.

– Это Шагал.

– Куда шагал? – не разобрался Гарик.

– Художник Марк Шагал, а картина называется «Скрипач накрыше», – невинно пояснила Надежда.

– Что? Это был Шагал? – теперь уже Гарик орал каксумасшедший.

– Угу…

– Подожди-подожди, под теми гусями оказалась картинаШагала? Это ее ты подменила у Митьки?

– Выходит, так…

– Не может быть, – выдохнул Гарик, – не можетбыть, чтобы Аристархов занимался вывозом картин. Его дело – копии. И ни за чтоон не доверил бы Шагала этому лопуху Митьке!

– Уж не знаю, а факт остается фактом. Жибер пропал, авместо него в Эрмитаж попал Шагал.

– Ну, Надежда, ты не расстраивайся! Шагал-то небось неменьше полумиллиона долларов стоит. В Эрмитаже его с радостью примут взаменукраденного Жибера. Очень довольны будут…

– Но откуда он взялся? – недоумевалаНадежда. – Чей он?

– Думаю, никто не признается, темное это дело. Я такпонимаю, вопрос с картинами закрыт. Об одном жалею: знал бы, что Шагала в рукахдержу, по-другому бы относился…

Не успела Надежда положить трубку, как раздались дикиезвонки в дверь.

– Надежда Николаевна, к вам не дозвониться! – Ленавлетела в квартиру с вытаращенными глазами. – Что происходит?

– Не больше твоего знаю, – вздохнулаНадежда, – придется примириться и не искать причины происшедшего. Естьвещи выше нашего понимания. Обещала я тебе помочь, а вот видишь, не получилось…

Я, Надежда Николаевна, знаю одно, – твердо началаЛена, – этой проклятой картины у меня нет. И я понятия не имею, куда онаделась. Да, по правде говоря, и знать не хочу! И никто из меня не вытянетникакой информации – мне нечего сказать. Денис тут звонил как-то раз, ясказала, что если еще услышу его голос, то душу выну, а потом трубку бросила.Больше он не пытался. Так что вопрос закрыт и забыт.

– Верно, – со вздохом согласилась Надежда. –А все же, хотелось бы знать, куда же эта злополучная картина подевалась?

– Милая, передайте мне, пожалуйста, сахарницу!

Графиня улыбнулась, помешала кофе, добавила немного сливокиз серебряного молочника, взяла невесомый хрустящий круассан.

Ей нравилась девушка, которую привез в Мессак ее племянникАндре, ей нравилось это легкое безоблачное утро, пламенеющие бегонии в каменныхвазах вдоль дорожки. Ей нравилось завтракать на открытой террасе, любуясь своимпарком и обмениваясь ничего не значащими фразами с близкими и милыми людьми. Ейнравился божественный запах свежезаваренного кофе, вкус круассана с нормандскиммаслом. Ей нравилось быть старой и богатой…

Пожалуй, быть молодой и богатой ей нравилось еще больше, ноэто было уже очень давно, она не слишком хорошо это помнила, а значит, этогокак бы и не было.

– Милая, пройдемтесь немного, если общество старухи вамеще не наскучило!

– Что вы, графиня. – Клод улыбнулась и помогла ейвстать из-за стола.

Графиня испытала легкое неудовольствие: девушка была изпростых, и ей не следовало называть ее графиней. Так, по титулу, можетобращаться к ней только человек титулованный, как она сама – маркиз, граф,виконт, на худой конец… Но, впрочем, на "такие нюансы современная молодежьне обращает внимание. Клод ей, безусловно, нравилась, несмотря на слабоепредставление об этикете.

Опираясь на загорелую руку девушки, графиня шла вдоль строяаккуратных пирамидок самшита, как вдоль строя гвардейцев на плацу. Новыйсадовник восхитителен, сад в его руках стал особенно хорош.

Обойдя кусты жеманных чайных роз, они повернули к дому.

– Вам нравится шато?

– Он восхитителен! Это семнадцатый век?

– Шестнадцатый, милая. Заложен в тысяча пятьсоттридцать пятом году.

Дом и вправду был хорош этим утром: тут и там увит славнымкудрявым плющом, белоснежные решетчатые ставни безупречно гармонируют с темнымкамнем стен… жаль, что Андре не может погулять с ней, сидит в кабинете,зарывшись, как всегда, в свои деловые бумаги.

– Пойдемте, милая, я покажу вам одну вещь, свое новоеприобретение.

Графиня прошла холл, выложенный каменной плиткой, свернула вполутемный старый коридор, открыла дверь. Они оказались в малой гостиной,любимой комнате графини. Над камином висела картина – мозаичная плитка,квадратный бассейн, сидящая на его краю женщина с распущенными рыжими волосами…

Клод пыталась скрыть разочарование. Понятно: девушка обожаетсовременные течения в искусстве, о которых графиня знала только понаслышке,остановившись в своем художественном развитии на Миро и Де Кирико.

– Между прочим, милая, художника звали так же, каквас, – Клод, – графиня повернулась к девушке и смотрела на нее с темже доброжелательным интересом, с каким рассматривала новый сорт роз, – ана картине изображена моя прабабка…

Графиня увидела в глазах Клод знакомый ей мгновенный огонекудивления молодым людям всегда бывает трудно представить себе, что у этойхрупкой миниатюрной старушки была прабабка, и прабабка эта могла сидетьобнаженной на краю бассейна, распустив по спине бесподобную рыжую гриву…

– Да-да, – графиня смеялась одними глазами, –эта рыжеволосая красавица – моя прабабка… Она не была графиней. Она была простокрасивой женщиной, и она позировала этому художнику, Клоду Жиберу… Честноговоря, Клод, я тоже не родилась графиней, я пришла к этому титулу в результатечетырех замужеств. Так что у вас еще все впереди… Я не всегда была симпатичнойбогатой старухой, молодость у меня была бурная и интересная, единственное, чегомне всегда не хватало, – это свободного времени. Не понимаю, милая, какэто получалось – ведь я, кажется, никогда не работала, но я всю жизнь былакатастрофически занята. Только теперь, в восемьдесят лет, у меня появилосьсвободное время, и я оценила всю его прелесть! Я могу читать книги, до которыхза всю жизнь не добралась, и – что еще приятнее – могу перечитывать те книги,которые когда-то любила… Как старые друзья, они меня не разочаровывают. Я могугулять по своему парку, любоваться своими розами – напомните, милая, я велюсадовнику срезать для вас дюжину замечательных чайных роз нового сорта.

Я могу путешествовать… Но этого мне, честно говоря, нехочется – мой любимый Мессак заменил мне весь мир, я бесконечно люблю его, имне хватает его для того, чтобы заполнить оставшиеся дни, как Клоду Монехватало на закате дней его Живерни…