Дурные мысли, подпитываемые ревностью, зароились в голове. Они с Дамером такие разные! Есть ли хоть малейший шанс, что он просто ее использует? Он знал, что именно Алира могла успокоить Элехию и убедить ее прекратить бюрократическую войну. Администрация, конечно, будет продолжать слать жалобы, но реакция на них будет уже не та, как если бы они получили поддержку жителей. Эта идея пришла ей, с тех пор как они начали встречаться. Она и мысли допустить не могла, что Дамер не станет частью ее жизни, ее тела, ее души. Ее раздражало то, что чужие оговорки надолго застревали в памяти. Намеки Тельмы эхом отдавались в мозгу. Могло ли такое случиться, что юноша воспользовался шансом, когда Дуния исчезла, а Элехии не было дома, чтобы залезть к ней в комнату? Она чувствовала отвращение, воскрешая в памяти события той ночи. Дамер отходил на минутку в ванную. Всего на минутку!

Звуки голосов приближались, и Алира спешно спустилась обратно во двор, в расстроенных чувствах. Ей нужно было все обдумать. Не надо было приходить. Наверху открылась дверь, свет из комнаты упал на лестницу и площадку, где она стояла, и кто-то выбежал так быстро, что она не успела скрыться.

– Алира! – воскликнула Мальва. Женщина обернулась и заметила, как юноша запирает дверь. – Кажется, Дамер тебя не ждал.

Она слишком широко улыбалась. Час был поздний, а значит, они проводили время вместе, занимались любовью. Какая же она глупая, наивная мечтательница! Как могла она сравнивать себя с жизнерадостной, цветущей девчонкой!

– Ничего страшного, я уже ухожу. Не буду вам мешать.

– Но почему?

Алира почувствовала, что краснеет. Она не злилась на девушку, а, напротив, очень тепло к ней относилась. Может быть, Мальва вообще не знает о ее романе с Дамером, но, безусловно, сочтет странным то, что гостья пришла к ее парню в столь поздний час. Наверняка ей интересно, что происходит. Может быть, что-то случилось в поместье и ей зачем-то понадобился именно этот юноша? Мальва не стала расспрашивать Алиру ни о чем, как будто и впрямь поняла причину ее смущения.

– Я ухожу, – заявила она. – Мне завтра рано вставать, я не могу всю ночь не спать. Это Дамер у нас – сова.

И Мальва удалилась в приподнятом настроении, в котором вышла на лестницу, а Алира замешкалась, не в силах решить, что делать дальше. «Желание не должно возобладать над разумом», – сказала она себе однажды. То же она повторила и Адриану, прежде чем порвать с ним, поскольку не хотела продолжать роман с женатым мужчиной. А теперь она и сама сомневалась, стоит ли поддаваться безумию, толкавшему ее в объятия молодого человека, которого она толком и не знала, ради которого она предавала интересы матери, а жажда его тела заставляла предать единственное и чистое чувство всей ее жизни (как она считала) – любовь к Адриану. И ведь он тоже состоял в отношениях, как и Адриан. Ей следовало быть постоянной, а она таковой не была.

Последние несколько дней совсем свели женщину с ума. Она готова была забыться и полностью отдаться экстазу, внезапному порыву. Она даже могла понять Аманду, с которой старательно поддерживала теплые отношения. Возможно, то же самое произойдет между ней и Адрианом. Иногда страсть затмевает разум, а наслаждение, которое она приносит, начисто лишает его аргументов.

И Алира продолжила подъем по лестнице – к свету, скрывавшемуся за шаткой самодельной дверью.

– В детстве я часто залезала в заброшенные дома и играла в закатных лучах. Я искала спрятанные сокровища. Я слышала, что в темные времена люди хранили деньги в самых неожиданных местах. Кто-то рассказывал, что один из рабочих, чинивших крышу, нашел сундучок с золотыми монетами! – Алира улыбнулась. – Об опасности я не думала. Я вспомнила о ней, лишь когда пришли мародеры. Они обшаривали дома и забирали все, включая камни из притолок и наличников, чтобы потом продать антикварам. Но это же осквернение памяти! Я сама кидала в них камни и кричала, что позову полицию.

– Ты была очень храброй девочкой, – сказал Дамер. – Иными словами, безбашенной.

– Да уж, я была шустрой и быстро бегала. И хорошо знала все углы и закоулки, крепкие стены, по которым можно было взобраться на крышу, так что они бы меня не поймали. А порой я звала на помощь папу, и тот приходил с ружьем.

– Ты можешь собой гордиться: ты спасла Алкиларе от полного разорения.

Они брели рука об руку по руинам Алкиларе. Великолепная луна одаряла величием призрачно-серые здания, обозначая контуры и скрывая детали.

«Как здорово жить вот так! – думала Алира. – Ни во что не вникая». Их слова, дыхание и звук шагов по мощенным булыжником улицам отдавались с невероятной четкостью в этом дремлющем мире.

Женщина остановилась:

– Послушай тишину. В ней вроде бы нечего было слышать, но в то же время было слышно все. Она заставляет прислушаться к себе, к тому, что внутри. Поэтому она такая волнующая.

Дамер кивнул. Он прекрасно понимал спутницу и разделял ее мнение.

– Когда гуляю здесь, у меня кружится голова, – продолжила Алира. – Когда я была девочкой, здесь бурлила жизнь. Но менее чем за пять десятков лет вековая история канула в Лету. Удивительно, как быстро разрушаются дома, если некому за ними присматривать! Иногда по ночам я слышу грохот, как от взрыва, и понимаю, что еще один из них рухнул. Мы как будто живем в военное время, вот только враг теперь – природа, первозданная, дикая и неумолимая. Только особняк Элехии, единственный сохранившийся островок цивилизации, пока избежал «захвата».

– Тебе наверняка живется несладко, – произнес Дамер.

Алире нравилось разговаривать с самой собой, а молодой человек внимательно ее слушал. Никто прежде так не поступал, ему будто и впрямь было интересно. И ему Алира не боялась рассказывать о себе.

– Через пару месяцев после отъезда семьи Аманды Алкиларе превратился в город-призрак. Улицы были пустынны, двери заперты, конюшни и птичники безмолвны, печные трубы холодны, мельницы и сушильни заброшены. Тогда родился мой брат Томас. В той спешке было некогда везти маму в больницу в Монгрейне. До сих пор с ужасом вспоминаю ее крики и плач младенца, прорезавшие тишину поместья. Некоторое время вся жизнь крутилась вокруг малыша. Старший брат Херардо страдал «синдромом принцессы», постоянно жаловался на живот, мало ел, нервничал, отказывался спать один, его постоянно тошнило. А для меня это событие стало глотком свежего воздуха, спасением от одиночества, примером того, как жизнь зарождается из ниоткуда. Я расстроилась на крестинах Томаса, которые совпали с моим первым причастием. Ему тогда был всего годик. Была скромная церемония в местной церкви, – она махнула рукой в направлении запада, – присутствовали только члены семьи. Священник сказал, что мессы больше проводиться не будут, потому что храм осквернили. Это слово прозвучало жутко и жестоко. Я навсегда запомнила день своего причастия, как Судный день для всего, что считалось незыблемым. Затем я вновь испытала ужас, когда пришлось ездить в новую школу в одиночестве. Мое детство закончилось внезапно. К психологам было обращаться некогда.