перевернет весь дом вверх дном, вывернет тут все наизнанку, разнесет по щепочке и в конце концов найдет меня. А вместе со мной и Лючию.

– И что нам делать?

– Спрячься здесь с моей дочерью, постарайся сделать так, чтобы она не заплакала. Она только что напилась молока, так что какое-то время будет крепко спать.

Роза нахмурилась, не понимая, к чему ведет Нина.

– Почему я? Это тебе нужно спрятаться.

– Нет, мне нужно сдаться. Послушай меня, Роза. Цвергер не отступится, он не оставит нас в покое. А бежать мне некуда. Сейчас – некуда. Дом окружен его людьми, они вот-вот поднимутся на второй этаж и найдут мою дочь.

– Я не позволю тебе выйти, Нина. Ты моя сестра, ты часть нашей семьи. Как я могу отдать тебя этим людям?

– Если мы хотим спасти мою дочь и всю нашу семью, тебе придется меня отпустить. Позволь мне сделать это ради всех вас. – Нина сняла обручальное кольцо. – Оно для Лючии. И остальные мои вещи тоже принадлежат ей – драгоценности, книги и фотографии моих родителей. Скажи Лючии их имена: Габриэле и Девора Мацин. Она последняя из нашего рода. Самая последняя.

Нина пододвинулась к корзине, взяла Лючию, прижала к себе, вдохнула ее сладостный молочный запах, поцеловала безмятежное личико. И передала дочь Розе:

– Ты расскажешь ей обо мне, если я не вернусь?

– Но ты…

– Пообещай мне, пожалуйста.

– Обещаю. – Роза всхлипнула и прижала руку ко рту, словно хотела сдержать рыдания.

Нине отчаянно хотелось ее утешить, побыть с ней, но нужно было взглянуть в лицо врагам.

– Скажи ей, что я очень ее люблю. Что мы с Нико оба любим ее. А когда вернется Нико… – голос Нины дрогнул, – скажи ему, что он моя вечная любовь.

Голос Цвергера становился все громче, во дворе отчаянно кричали дети, и Нине уже ничего другого не оставалось – она спустилась по приставной лестнице, помогла Розе втащить ее наверх и дождалась, когда закроется люк в потолке. Наконец лицо ее подруги – нет, сестры – исчезло. Нина сошла по ступенькам, миновала гостиную, кухню и остановилась на залитом солнцем дворе.

– Я сдаюсь! – крикнула она.

Цвергер резко обернулся и торжествующе шагнул к ней:

– Долго же ты с этим тянула.

– Я спала, когда вы приехали. Надо было переодеться.

Он окинул ее взглядом, и на его лице вдруг отразилось отвращение:

– А это что такое?

Нина посмотрела вниз, на бледно-голубой корсаж платья, и увидела два мокрых пятна на груди.

– Где ребенок? – спросил Цвергер.

– Умер. Родился мертвым. По вашей вине.

– Я тебе не верю!

– Почему? Потому что у меня сочится молоко? Вы не знаете, что молочные железы работают у матери, даже если ее дитя мертво? Повторю: в этом виновны вы.

Цвергер принялся озираться, его взгляд остановился на детях. В два прыжка он оказался рядом с Агатой:

– Она говорит правду? Ее ребенок родился мертвым?

Агата посмотрела на отца, всем телом дрожа от страха, затем снова на Нину.

– Да, – проговорила девочка. – Ребенок был мертвый. Роза сказала, это от потрясения.

– Что ж, отлично. Однако, я думаю, обыск все равно не помешает.

Цвергер пролаял приказы на немецком, и все, кроме двоих солдат, бросились в дом. Загрохотала падающая мебель. Шум поднялся такой, что Лючия наверняка проснулась. Солдаты услышат ее плач и найдут убежище на чердаке… Нина задержала дыхание, не смея даже надеяться, что все обойдется, но вскоре солдаты вышли из дома и отрапортовали Цвергеру по-немецки.

– Не может быть! – рассвирепел он. – А где его сестра? Та, что плюнула мне в лицо? Где она? – Цвергер снова надвинулся на Нину. – Я знаю, ты что-то скрываешь.

– Нет.

– Скрываешь, определенно. – Он схватил Нину за руку, потащил за собой и поставил перед Альдо и детьми: – Посмотрите на нее! На еврейку! Вы все это время прятали в своем гнездышке кукушку, и это из-за нее вы потеряли своего Никколо. Она привела беду к вам на порог – вы что, не поняли?

– Ты лжешь! – крикнул Альдо и не бросился вперед лишь потому, что на него были нацелены ружья солдат.

– Я могу доказать, – заявил Цвергер.

– Доказать, что она еврейка? Какое мне до этого дела? Она жена моего сына, а значит, моя дочь, и ничто этого не изменит. А насчет других твоих обвинений… мы оба знаем, что единственная причина ареста моего сына – это ты. Ты, и только ты забрал его у нас!

Лицо Цвергера побагровело от ярости:

– Да что с вами такое? Вы идиоты? Не понимаете, что она ваш враг?

Нина дернула Цвергера за рукав, и он развернулся к ней.

– Я уже в вашей власти, – сказала она. – Зачем вы продолжаете их мучить?

– Верно, ты в моей власти. И я могу убить тебя прямо здесь и сейчас. Ты знаешь, что я могу это сделать.

Дети закричали, и Альдо тоже не выдержал – по его лицу покатились слезы. Нине необходимо было это прекратить немедленно – ради своей семьи.

– Хватит! – закричала она. – Вам нужна я, только я! Перестаньте издеваться над ними. Мало вам других злодейств?

Цвергер высвободил руку, за которую его держала Нина.

– Вовсе не я тут злодей, – процедил он. – Ты виновница их бед.

К Нине подступил один из солдат, чтобы связать руки, но Альдо рванулся к ним:

– Оставьте ее! Не трогайте!

В следующую секунду ему в висок уперся ствол пистолета Цвергера:

– Закрой рот и отойди, старик.

– Папа, не надо! – закричала Нина; она впервые назвала так свекра. – Вы должны меня отпустить. Дети без вас пропадут. Вы нужны им и Розе!

– Но я этого не вынесу…

– Вынесете. Вы сможете. А теперь отпустите меня. Я буду молиться о том, чтобы однажды снова вас увидеть.

Слезы ослепили Нину, и когда солдаты тащили ее к кузову грузовика, она уже не видела ни его, ни детей. Она ослепла, но не оглохла, и крики родных людей звенели в ее ушах, пока грузовик увозил ее по дороге прочь от Меццо-Чель.

Глава 25

Солдаты швырнули Нину на деревянный настил в кузове и хохотали, когда грузовик трясло на выбоинах и ее подбрасывало. К тому времени, как грузовик остановился, проскрипев покрышками, она уже ничего не соображала от боли.

Ее высадили у торца огромного здания неизвестно в каком городе. Вернее, выволокли из кузова, передавая из рук в руки, чья крепкая хватка оставляла синяки, и те же железные лапы понесли-потащили ее в подъезд и дальше по извилистому коридору, а затем она оказалась на широком внутреннем дворе.

Посреди двора стояла виселица. В