петле висело тело мужчины, медленно покачиваясь в лучах послеполуденного солнца под синим, до боли синим небом. На голове повешенного был черный мешок, скрывавший лицо, но Нина все равно его узнала.

Она узнала его по одежде, потому что сама штопала эти брюки множество раз, и этот темно-синий пиджак на нем, выцветший по швам и с неподходящей по размеру нижней пуговицей, тоже был ей знаком. Нина узнала эти брюки и пиджак.

Они принадлежали Нико.

Она упала на колени, попыталась запретить себе смотреть в ту сторону, но подняла голову и посмотрела. Ей необходимо было убедиться окончательно и бесповоротно, что это он.

Нина смотрела на тело любимого мужчины сухими глазами, крик застрял в горле, она не обращала внимания на пинки и рычание солдат, которые требовали: «А ну встать, чертова сука! Давай вставай!»

Только когда один из них намотал ее волосы на кулак и дернул вверх, она встала и позволила себя увести от места казни и оставшегося на виселице тела возлюбленного. Ее протащили по еще одному коридору и по лестничному пролету вниз, втолкнули в комнату, где стены были выкрашены в страшный темно-красный цвет высохшей крови, и заперли там.

Ее надолго оставили одну. Нина лежала на полу, не в силах подняться, со связанными руками. Грудь налилась молоком и невыносимо болела; бюстгальтер, подкладки, которые ей дала Ромильда, и платье на груди давно пропитались молоком насквозь, и от его душераздирающего запаха некуда было скрыться.

Караульный вернулся спустя несколько часов, а может, и позже, и отвел ее в другую комнату. Там он заставил ее сесть на стул у стола – руки у нее по-прежнему были связаны за спиной – и включил верхний свет, чтобы не дать ей заснуть.

Нина сидела и ждала, размышляя, готова ли она умереть, найдет ли в себе силы встретить смерть так же отважно, как это, без сомнения, сделал Нико.

Время тянулось, час за часом; Нина положила голову на стол, попыталась задремать, но мысли кружились каруселью, а свет в комнате был ослепительно ярким. Казалось, она никогда уже не сможет заснуть, и Нина подумала, что это один из способов приблизить смерть – не спать, пока не сойдешь с ума.

Дверь распахнулась, вошел Цвергер. Он сел за стол напротив и пару минут был всецело поглощен папкой с документами – открыл ее и принялся раскладывать на столе бумажки, тщательно и аккуратно, как расставляют шахматные фигуры на доске. Там были письма, какие-то бланки, фотографии, маленькая записная книжка, которую он отложил в сторону, и удостоверение личности. Ее фальшивое удостоверение.

Наконец Цвергер пододвинул стул поудобнее, пригладил назад волосы и поставил локти на разделявший их с Ниной стол.

– Чуть больше года назад Никколо Джерарди сильно удивил собственных родственников и соседей, когда привез с собой в Меццо-Чель жену. Все были уверены, что он вернется к своему истинному призванию, когда его братья подрастут, чтобы самостоятельно управляться на ферме. Но Никколо, вопреки их ожиданиям, сделал нечто уму непостижимое – привез домой девицу, совершенно чужую в здешних краях горожанку, которую встретил в Венеции и которая – тут я позволю себе процитировать одного из соседей Джерарди – «не знала, с какой стороны к корове подойти». Никого не напоминает, нет?

Нина, не желая смотреть на мерзкую физиономию Цвергера, сосредоточила все внимание на разделявшем их столе. Отвечать она не собиралась. И сдаваться тоже.

– Что ж… Должно быть, ты не удивишься, если я добавлю, что ни в одной венецианской церкви нет записи о венчании Нины Марцоли. Ты ведь именно так мне представилась, верно? Ни одна Нина Марцоли не значится также в списке учениц курсов медсестер при ospedale. А директор приюта Святого Антония в Падуе и слыхом не слыхивал о девочке по имени Нина Марцоли. И вот теперь ты видишь, куда меня привели все эти нестыковки. К тебе. К шлюхе, к ядовитой змее, которая втерлась в доверие к Никколо, проскользнула в его постель и проникла в его сердце. Теперь меня терзает любопытство. Как тебе удалось соблазнить Никколо и отвратить его от истинного призвания – от служения Богу? – Цвергер в ожидании ответа побарабанил пальцами по столешнице невпопад. – Тебе что, и правда нечего сказать?[47]

– Что такие люди, как ты, знают о Боге? Ты завидовал Никколо, потому что он был тем, кем тебе самому никогда не стать. И ты его уничтожил. Ты убил хорошего, благородного человека, который умел любить и сам был любим.

– Замолчи!

– Нико говорил мне о тебе. О том, почему тебя выгнали из семинарии. Твое желание вернуться в Австрию тут было ни при чем, верно? Тебя отчислили, потому что ты не давал житья другим семинаристам. Ты их обворовывал, издевался над ними, бил и всячески отравлял им существование. Нико не мог это терпеть. Он пошел к ректору и все ему рассказал. Тогда-то тебе и пришлось распрощаться с мечтой стать священником.

– Захлопни свой мерзкий рот!

Цвергер обезумел от ярости, но Нина уже не могла остановиться:

– О чем ты молишься, когда остаешься наедине с Богом и преклоняешь перед Ним колени? Вряд ли о прощении, ибо ты не признаёшь собственных грехов. О чем ты молишься один в темноте?

– О победе, – процедил Цвергер сквозь зубы. – О победе над тобой и всем твоим родом.

– Ты не победишь. Тебе разве неизвестно, что для таких, как ты, война уже проиграна?

Нина ждала, что он ее ударит, заорет в лицо оскорбления, пристрелит из того же пистолета, которым недавно угрожал ее семье. Но вместо этого Цвергер вдруг начал смеяться.

– Дура ты. Глупая женщина. Неужели не понимаешь, что сейчас происходит? Зато я понимаю, потому что видел собственными глазами. И я знаю, что тебя ждет. Давай, посмейся тоже. У меня есть все необходимые доказательства. А нашел я их благодаря вот этой маленькой карточке. – Он взял ее удостоверение личности, разорвал пополам, сложил половинки, снова разорвал, и еще раз, и еще, пока мелкие клочки не усеяли стол, как конфетти. – В прошлом месяце мы арестовали одного нотариуса в Падуе. Эта сволочь пыталась забарикадировать дверь и сжечь все бумаги, но не успела. Мы забрали почти всё, включая вот эту записную книжку, которая оказалась кладезем сведений, истинным гроссбухом. Здесь список имен всех мужчин, женщин и детей, которым он сделал фальшивые документы. Книжка была заперта в сейфе, но мало кто умеет хранить секреты, если к его голове приставить ствол.

Нина заклинала себя не поднимать голову и ничего не говорить.

– Вот она, эта записная книжка, – продолжал Цвергер, – и если я