почитания к высоким и божественным качествам, которые сделают августейшее имя Екатерины II бессмертным. Слава её в одержанных победах и в поразительных успехах, также как мудрость в законодательстве и в управлении, поражает настоящий век и будет служить предметом удивления в будущем. Я не кончил бы, если бы хотел славословить эту величайшую из монархинь, и еще это было бы слишком слабо». — Все такие фразы, в которых впрочем может статься была и доля искренности, так как Екатерина действительно была предметом удивления и поклонения многих современников, — эти фразы имели разумеется целью расположить ее в пользу его, Гастфера. Однако беспристрастие побуждает не упустить из виду того что в письмах его, помимо многих некрасивых сторон, сказывалась и доля некоторого благородства, или по крайней мере чувства собственного достоинства. Он добивался того, чтобы Спренгтпортен устроил ему переход в Россию на службу к Императрице. Двусмысленная роль, которую он играл, возмущала его. — «Я не могу играть этой роли, — писал он тогда же Спренгтпортену. Здесь я при должности, а сердце мое у вас. Не менее несогласно с моим характером быть шпионом; моя честь тому противится. Эта роль ниже меня и сама по себе чересчур низка. Я хочу сохранить, как и вы, уважение моей страны». — Правда, Гастфер желал от Императрицы устройства как служебного, так и денежного своего положения. Он просил Спренгтпортена о содействии к тому, чтобы Екатерина предоставила ему небольшую сумму денег для расплаты с долгами, предлагая свои услуги в каком ей угодно назначении, против Прусаков или Турок, Как в этом отношении Гастфер стоял много выше Спренгтпортена, который, напротив, пред началом войны получил от Густава специальное приглашение просить Екатерину о перемещении к южной армии против Турок, — и не смотря на то остался интриговать и воевать против своего короля и родины!

Эта разница оказалась еще более из последующих объяснений Гастфера по поводу отношений, образовавшихся у него со Спренгтпортеном. Между обоими не было полного взаимного доверия. По крайней мере, со стороны Спренгтпортена недоверие к собеседнику не было даже замаскировано, и тот укорял его. «Я прочел в ваших глазах, — писал Гастфер Спренгтпортену 16-го октября, — также как сужу и по действиям, что не только её Вел-во, но и вы, мой старинный друг, меня подозреваете. Этого я право не заслужил. Я был искренен в моих чувствах к вашей великодушной государыне, и доказал их сняв осаду Нейшлота, который мог бы взять в течение одного или много двух дней. Это стоило мне 10. 000 риксдалеров, обещанных королем за взятие крепости. Я пожертвовал ими, хотя имел надобность в деньгах, и навлек на себя неудовольствие и оскорбления со стороны короля единственно по совершенно искренней и почтительной привязанности к её И. В-ву. И то и другое сделано мной не только в личных моих видах, но и ради пользы моего дорогого отечества, в надежде воспользоваться благодеяниями её В-ва. Я говорю потому о моих личных делах, что оставляя все состояние и все надежды мои в Швеции, естественно должен позаботиться о будущем моем и моей семьи». — «При первом свидании, также как и после, — продолжал он, — мной высказаны вам мнения, которых никто другой не высказывал. Я разъезжал, расходовался, искал вас, рисковал, и сделался наконец подозрителен. В ваших руках есть факты, удостоверяющие правдивость всего мной сказанного. Взглянем теперь на ваше поведение в отношении ко мне. При первом свидании вы надавали мне величайших надежд; я просил только половину, — приличного назначения при её И. В-ве, также как и некоторой безопасности для себя лично. Вы мне предсказывали самое приятное будущее, вы сулили доставить мне через неделю большую сумму денег и все мной желаемое». — Указав Спренгтпортену на то, что он не явился на обещанное свидание, Гастфер продолжал свои упреки. «Скажу только, что вы не могли исполнить обещания, данного на первом свидании. Я желал бы быть подданным Императрицы, каковым в душе уже и состою, а вы отвечали мне, что оставаясь в стране, я могу оказать этой великой государыне, также как и моему отечеству Финляндии, более существенные услуги. Видя таким образом, что я не могу следовать моей наклонности, т. е. служить Императрице, при условии чтобы она удостоила великодушно заплатить мои долги, и, не имея возможности затеять революцию, немыслимую в настоящее время в стране, занятой шведскими войсками, о чем я говорил уже вам с полнейшей искренностью, я тем более не должен принять от вас возобновленное предложение денег. Здесь идет дело о моей чести; невозможно сделаться подозрительным и королю, и армии, и вам. Из этого ничего не вышло бы, кроме презрения ко мне и с той и с другой стороны. Как бы мала ни была эта сумма, я упрекал бы себя в её получении и употреблений». Затем Гастфер обращался к прежнему своему объяснению, и повторял что не может Исполнять ремесла шпиона, ему противного и недостойного для честного человека, каким этот барон себя считал. «Я не имею ваших талантов и ваших познаний, — писал он далее Спренгтпортену, — в этом сознаюсь; но я желаю быть вам равным по качествам сердца, по благородным чувствам. Вы пользуетесь уважением вашего народа; я также желаю делаться его более и более достойным».

Таким образом, дело соглашения между Гастфером и Спренгтпортеном, о котором последний возвещал Императрице с такой помпой как о многообещающем событии, расстроилось почти в самом начале. Спренгтпортен хотел платить Гастферу не иначе как за полное предательство, с тем чтобы, оставаясь на службе Густава и нося личину его преданного слуги, он был в действительности слугой враждебных ему русских интересов. Гастфер, напротив, пойдя было сначала на эту сделку и сообщив кое-какие сведения о расположении своих войск, не мог затем победить в себе прирожденного чувства возмущения против постоянной, длительной, так сказать ежедневной измены, и оказался в этом отношении не под стать своему соплеменнику. Он желал совсем отрешиться и от своего короля, и от своего шведского отечества, и вдали от них служить Императрице, от которой, видя пример в Спренгтпортене, мог чаять великих и богатых милостей. Но ни тот, ни другая не имели надобности в такой заурядной службе какого-то беглого шведа; им нужен был агент на месте, в самом сердце неприятеля, — и дело разошлось с первых же шагов. Следует, впрочем, пояснить, что Императрица выражала не безусловное желание, чтобы Гастфер оставался у Шведов. «Надо его удостоверить в моем покровительстве, — писала она собственноручно. Если он приедет сюда, я дам ему землю; в настоящее же время лучше было бы, чтобы он