отечеству твердое и продолжительное счастье, и окончить на всегда раздор двух народов, и с тем большим удовлетворением для меня и для моих соотечественников, что убежден в чистоте намерений её Величества в отношении нас и. в её особой к нам благосклонности. Ручаясь в достоверности сего моим честным словом я льщу себя надеждой получить также всю помощь и личное для себя покровительство от её И. В-ва, вызываемые моим усердием к её интересам».

Зачем нужна была Спренгтпортену такая подписка? Очевидно только для того, чтобы отличиться перед Императрицей, показать ей плоды его хлопотливой, хотя и не особенно почтенной деятельности, убедить, что все идет по соображениям его как по писанному. С точки зрения самолюбия Спренгтпортена это было особенно нужно теперь, когда конфедерация, за которую он так лихорадочно ухватился, выказала свою полную несостоятельность. Поэтому полученную подписку он поспешил представить Императрице, поясняя что этого обязательства достаточно для того чтобы она увидела всю сущность предмета. Может быть, еще думал Спренгтпортен этой подпиской окончательно скомпрометировать Гастфера в глазах шведского правительства, и тем заставить его бесповоротно примкнуть к планам его, Спренгтпортена. Только мягкостью характера и недальновидностью Гастфера и пожалуй расчетами на благостыни, ожидаемые при посредстве влиятельного по его мнению при дворе Екатерины сообщника, и можно объяснить выдачу документа, который не имел сам по себе никакого значения, и ничего не давая Гастферу, подвергал его самым крайним опасностям.

Как бы в вящее подкрепление этой подписки, Гастфер передал Спренгтпортену при свидании еще четыре собственноручных указа короля, касавшиеся военных действий в Саволаксе и осады Нейшлота. В сущности, документы эти ничего теперь не значили и имели разве интерес исторический, служа для характеристики распоряжений короля при начале войны. Был еще один королевский указ, о назначении Гастфера к должности, которым Екатерина интересовалась, но тот его или не хотел отдать, или действительно не имел; по крайней мере он отозвался тем, что возвратил его Густаву по его требованию. Ни сущности этого указа, ни самого отзыва Гастфера из имеющихся документов не видно; о них известно только по записи в дневнике Храповицкого.

О самом свидании Спренгтпортен по обыкновению плодовито и с увлечением доносил Императрице на другой же день, 10-го сентября. Как результатом своих соглашений, так и Гастфером он был очень доволен. По его словам, этот барон мужествен и деятелен, имеет необходимые данные для того чтобы предводительствовать партией. Впрочем, он не объяснял, какие именно были эти данные, так как мужества и деятельности для такой выдающейся роли еще далеко недостаточно. Спренгтпортен был особенно в восторге от того что уловил в свои сети этого офицера, единственно способного в тех обстоятельствах произвести известное давление на дело конфедератов. Нужно было, — уверял Спренгтпортен, — только действовать согласно его плану, плану, впрочем, весьма смутному, как видно было выше. По его словам Гастфер вполне разделял его взгляд, и затем можно было всего ожидать от доброго его расположения. В искренности его он ни на минуту не сомневался, тем более что Гастфер дал ему понять решимость перейти, в крайнем случае, в Россию со всем семейством, если дела не примут оборота, согласного с его видами. Такая решимость естественно, впрочем, истекала из невозможности рассчитывать на безопасность, как у короля, так и у принца Карла.

Особенное значение давал Спренгтпортен, как сказано, приведённой подписке: он видел в ней чуть ли не событие. «Итак — восклицал он — вот уже сделан шаг к независимости гг. финнов! Остальное принадлежит их национальному сейму, над которым надо теперь работать изо всех сил, приготовляя к нему умы всевозможными способами». С этой целью, по соображениям Гастфера разделяемым Спренгтпортеном, первый должен был сделать поездку по стране под предлогом свидания с женой. Никто, по мнению Спренгтпортена, не был способнее Гастфера сеять разные негласные внушения; он уже зарекомендовал себя, орудуя подобным образом под руководством короля на последнем сейме в Стокгольме. В проезд свой чрез Аньялу он должен был договориться с наиболее решительными из конфедератов.

Не смотря, однако, на «высокия» качества Гастфера, и надежды на него возлагавшиеся, Спренгтпортен заявлял теперь Императрице, что пока Гёгфорс не будет очищен, нельзя особенно надеяться ни на конфедератов, ни на самого Гастфера; ни один финн до тех пор, по его уверению, не откроет рта. «Они не имеют ни столько мужества, чтобы поступать решительно на глазах Шведов, которых боятся, ни довольно твердости, чтобы их прогнать». Очевидно, Спренгтпортен сам не знал хорошенько, что было возможно и что предстояло делать. Его своеобразных способностей хватало на столько, чтобы сильно замутить воду; но дать ей правильное, куда нужно, течение он решительно не умел. Он предлагал Императрице добиваться удачи мерами политическими, или вернее подпольными ходами, приглашал ее настаивать на этом, удерживал от наступательного движения войск за Кюмень, и в то же время наивно сознавался, что Шведы силой своих собственных революционных элементов не уйдут. Он опасался и того, что откроются намерения, навязанные им Екатерине и старательно скрываемые. В этом последнем расчете, — как он сам писал ей, — он не делает никаких определенных шагов (une démarche authentique), а только желает втайне соединить умы в известном направлении. Остальное должно быть делом времени и благоразумия.

Всю эту путаницу соображений и предложений он не преминул иллюстрировать и со своей стороны пояснением, что Гастфер не скрыл от него шаткого положения своих дел и состояния, но что он, Спренгтпортен, вполне обнадежил его в этом отношении великодушием Императрицы. Ответ её не замедлил. Между противоположными течениями Екатерина очевидно сама колебалась и давала еще значение и соображениям Спренгтпортена, и заявлениям Гастфера, хотя может быть не без влияния в этом случае были и советы Остермана и Безбородко, которые во всем этом находили полезным выигрыш времени. От 14-го сентября Императрица писала главнокомандующему: «Бригадира Гастфера надлежит всемерно утверждать в добрых намерениях, обнадежа его чрез барона Спренгтпортена нашей милостью и призрением. На первый же случай для расходов по случаю предприемлемого путешествия в провинцию можете снабдить его от 500 до 1. 000 червонных по вашему рассмотрению». Едва ли надо пояснить, что приказания эти Екатерина давала не с «особенным доброжелательством, и обнадеживая Гастфера своею милостью и покровительством, на самом деле питала к нему далеко не добрые чувства. Храповицкий не обинуясь пишет по поводу передачи Гастфером упомянутых четырех королевских повелений, что Екатерина отозвалась о нем с величайшим презрением: «Какие изменники! — сказала она своему доверенному секретарю; — буде не таков был король, то заслуживал бы сожаления; hо что делать? надобно пользоваться обстоятельствами; с неприятеля хоть шапку