– Обожаю!

– А Россию любишь?

– Что я должна делать? – Мария Семеновна пала перед государыней, должно быть, больно стукнувшись коленкой об пол. Шешковский ясно слышал звук. – Приказывайте.

– Надо удалить от двора одну девку, но чтобы не выдавать истинной причины постигшей ее монаршей немилости.

– И?.. – не поняла Чоглокова.

– Готова пожертвовать самым дорогим? – Брови Елизаветы Петровны сурово сдвинулись.

– Мужем?! – ужаснулась Мария Семеновна, слезы бежали по ее набеленному лицу, оставляя заметные следы.

– Репутацией. – Государыня смотрела на свою родственницу сверху вниз, точно припечатывая ее к полу.

– Не губите… – заревела Чоглокова.

– Объявим, что твой красотун путался с фрейлиной Кошелевой, и она от него понесла.

– Так за это дело не только ее, но и его должны изгнать! – не поверила своим ушам Чоглокова. – А когда Коленьку прогонят, так ведь и мне с таким пятном не удержаться. Помилуйте, за что караете? В чем повинны?

– Не караю я, дура, о помощи тебя прошу. Черт с тобой, не хочешь ради общего блага чуть замараться, попрошу Крузе, но только и ты, сестрица дорогая любимая, – впредь, держись от меня подалее. И супружника своего забирай, и весь свой выводок. Чтоб духу вашего подле меня больше не было!

– Да я, я просто не так поняла, Елизавета Петровна, – Чоглокова двумя руками стерла слезы с лица. – Раз для общественного блага, да ради тебя, матушка.

– Объявим, что он ее совратил, ты сначала с ним, окаянным, поругаешься, смотри, чтобы громко было, чтобы далече слышно, можешь и по мордам.

– Сделаю, – уже почти что успокоилась Чоглокова.

– Потом ко мне придешь и за кота своего блудливого просить станешь. О детях своих скажешь, мол, как же без кормильца, и все такое.

– Сочиню, – деловито кивнула Мария Семеновна. – Уж он у меня…

– Несколько раз от меня к нему будешь ходить, чтобы все видели, потом вместе с ним явишься, в ноги упадете, я вас и помилую.

– А ее как же, матушка? – Чоглокова прикусила губу. – Змею эту подколодную, разлучницу окаянную, неужто тоже простишь?

– А вот беременной фрейлине места при дворе нет и быть не может. На то у нас особый свод правил имеется, – Елизавета довольно откинулась в кресле. – Шкурин ее в карету посадит и вывезет, якобы к родным, ну а там уж вы с ним, Степан Иванович, договаривайтесь, где и когда заберете свою Кошелеву. Виновна Машка или нет, обратно ей тепереча ходу не будет.

– А что коли она отнекиваться начнет? Мол, не была с Николай Наумовичем и не стремилась? – вмешался в разговор Шешковский.

– А я ей лично скажу, чтобы рта раззявить не смела. Не знаю, Бестужев ее заслал или еще кто, но уже то, что стерва не призналась, что бывала в комнате великого князя… подозрительно. Уж не она ли Петра Федоровича тогда зараженной вещью снабдила?

– А коли она на допросе ничего не покажет? – продолжал сомневаться Степан.

– Родителям вернешь, – пожала плечами Елизавета Петровна, – чай, рады будут радешеньки, что дщерь их беспутная не в крепости, не на дыбе. К дяде ее, курву распроклятую, к обер-гофмаршалу Шепелеву[95].

– А что будет, когда они поймут, что она не беременна? – не унимался Шешковский.

– Ну, Степан Иванович, ты и вопросы задаешь! Просто в краску вогнал. Слышала, Мария Семеновна, о чем он – женатый человек – меня, незамужнюю девицу, спрашивает?! Значит, сделаешь так, чтобы все как по писаному вышло. Я же не прошу, чтобы она к завтрему, и на сносях.

Видя смущение молодого человека, сестры прыснули веселым смехом.

– Ну ладно, Мария Семеновна, посмеялись, и будет, – Елизавета Петровна первой сумела взять себя в руки. – Налей-ка нам со Степаном Ивановичем сливянки, выпьем по чарочке за грядущую викторию, и по местам.

ВСКОРЕ НАПУГАННУЮ ДО состояния бесчувствия Кошелеву действительно вывели из покоев императрицы и посадили в карету на заднем дворе, для верности приставив у дверей лакея. Туда же комнатная девушка вынесла узел с ее вещами. Степан наблюдал со стороны за тем, как Чоглокова металась между верхним дворцом и дворцом в Монплезире, что на берегу моря, где жила императрица. Если бы Шешковский не был осведомлен о происходящем, принял бы все за чистую монету. Судя по тому, как колыхались занавески на втором этаже в покоях Екатерины Алексеевны, было понятно, что это блуждание не осталось незамеченным, и очень скоро цесаревна выяснит через своих людей о происходящем. Учитывая, что коварная Кошелева состояла в близком окружении Фредерики, Степан заранее страдал, думая о той боли, какую он невольно причиняет любимой женщине. Но мог ли он поступить по-другому? Бестужев, конечно, сам сообщил государыне о находящейся при дворе злоумышленнице, при этом, понятное дело, он не имел в виду свою шпионку. Но, с другой стороны, кто знает, как канцлер еще собирался использовать Марию Кошелеву? Не просто, имея оружие, ни разу не взять его в руки, не попытаться поразить цель. А следовательно, он – Шешковский – сделал все правильно, и когда-нибудь Фредерика поймет и простит своего рыцаря.

Степан так размечтался, что чуть не пропустил осторожно покинувшую дворец госпожу Крузе. В материалах об этой статс-даме говорилось, что в свите Елизаветы Петровны вот уже много лет верой и правдой служит старшей камер-фрау императрицы ее родная сестра. Статс-дама обернулась, но Шешковский успел спрятаться за розовым кустом. Не обнаружив слежки, придерживая подол платья, Крузе проследовала в сторону Монплезира.

Все разыгрывалось точно по нотам, и, условившись со Шкуриным о месте передачи Кошелевой, Степан с Богданом выехали первыми, дабы не привлекать к себе внимания придворных.

Через неделю после ареста Кошелевой малый двор перебрался в Ораниенбаум. В распоряжении Екатерины Алексеевны оказался флигель, расположенный слева от малого дворцового корпуса, ее супруг занимал правый. Несмотря на то, что молодой семье была выделена удобная спальня, они продолжали ночевать порознь, вызывая тем самым нежелательные пересуды.

Стремясь побольше разузнать о личной жизни Петра Федоровича, Шешковский допросил Марию и выяснил, что в покои, отведенные наследнику престола, действительно время от времени приглашают придворных дам и актерок, которых один из камергеров цесаревича заставляет раздеваться под громкий хохот собутыльников Петра Федоровича, после чего обнаженные прелестницы маршируют под барабанный бой и команды цесаревича. По словам Кошелевой, еще до свадьбы государыня приказывала Сергею Салтыкову демонстрировать наследнику престола способы куртуазного обращения с женщинами. Сама Мария Иродионовна вызывалась на подобные учения неоднократно, но, к ее величайшему сожалению, цесаревич так ни разу и не затеял с ней амурные махания, в то время как сама Кошелева считала его вполне привлекательным. При этом она так ворковала и закатывала глазки, выгибая шейку и сладко потягиваясь, что в конце концов Шешковский был вынужден признаться, что безмерно удивлен, как цесаревич сумел не поддаться на дьявольский соблазн, противостоять которому был способен разве что святой. Во всяком случае, Кошелева призналась ему в нескольких своих мимолетных увлечениях, среди которых был, в том числе, и великий канцлер.