В соседнюю камору просто внесли сразу несколько факелов, один из которых Шешковский подсунул чуть ли не к самой дыре. На самом деле Степан не мог знать доподлинно, на каком боку привык спать лейб-медик, но когда у человека все тело болит, обычно он вертится, пытаясь улечься поудобнее, стало быть, рано или поздно повернется к той самой дыре. Кроме того, он рассчитывал на обыкновенное любопытство Лестока, он ведь уже услышал голоса и шаги, понял, что в соседнюю камеру кого-то притащили, отчего же теперь не попытаться послушать?

В общем, все получилось наилучшим образом, и когда стража покинула камеру и свет погас, Иван Иванович припал губами к дырке, призывая внимание уже дожидавшегося его Шешковского. Понимая, что очень важно первое время регулярно поддерживать контакт с Лестоком, Шешковский перестал даже приезжать домой, отчеты приносили ему прямо в камеру. Мало этого, поняв, что вкусные запахи жаркого или кофе могут просочиться сквозь переговорную дыру, Степан запретил подавать себе нормальную пищу, довольствуясь кипятком и хлебом. Несмотря на то, что Лесток не мог разглядеть его из своей камеры, Степан не расчесывал волос и неделями не менял белья, желая полностью сжиться с бытом арестованного. Единственной роскошью, которую он мог себе позволить во время этой работы, был захваченный из дома тулуп и, после, пара валенок, которые прислала супругу добросердечная Алиона.

О себе Шешковский говорил мало, назвался офицером, который был пойман у дома своей возлюбленной, когда покидал его. О любовнице Степан говорил загадками, сообщив только, что его избранница красива и к тому же имеет отношение ко двору. Пусть умный Лесток перебирает придворных дам, сколько влезет, офицерская честь все равно не позволит попавшему в застенки из-за своей любви семеновскому офицеру выдать имя возлюбленной. Впрочем, простоватый вояка, которого играл Степан, не мог знать, что в том образе, который с отточенностью художника-гравера он выписывал перед Лестоком, тот, в конце концов, прочитал образ Марии Долгорукой, или, как теперь ее называли, Марии Грузинской. Когда же тот начал догадываться, Шешковский, будто забывшись, сообщил, что его ненаглядная нынче под особым присмотром Тайной канцелярии, иначе как бы его так быстро словили? Вообще ею интересуются с лета 1744, после ареста ее близкой подруги.

– Дело Лопухиной! – моментально сопоставил Лесток. Что заставило узника Шешковского испугаться и не отвечать на вопросы лейб-медика до самой ночи.

В результате, рассказывая о Долгорукой и Лопухиной, Лесток выдал следователю все то, чего не могли выпытать из него палачи.

В 1835 году статс-дама Наталья Лопухина влюбилась в молодого и весьма привлекательного певчего Григория, затеяв с ним эпистолярный роман. Юноша оказался грамотным и с радостью читал надушенные изысканными духами послания прекрасной дамы, получая приложенные к ним подарки и умоляя о скорой встрече. И встреча произошла, но не та, о которой мечтал певчий, неожиданно в него влюбилась цесаревна Елизавета, которая сначала попросила пригласить красивого певца к себе в ложу и затем, задав ему несколько вопросов и поняв, что вблизи он ничуть не хуже, чем на сцене, назначила первое свидание. Откуда наивный казак Алексей мог знать, что ему подфартило влюбить в себя сразу двух знатных дам? Он-то решил, что его визави наконец-то соизволила открыться.

Однажды он даже признался Елизавете, что хранил все ее письма и подарки. Собственно, несмотря на стремительно развивающиеся отношения с цесаревной, он не переставал получать послания Лопухиной. Так Елизавета узнала о наличии соперницы. Оставалось выяснить, кто та дерзкая, посягнувшая на ее возлюбленного? Впрочем, Лопухина писала письма сама, и Елизавета в конечном итоге опознала почерк. Что делать? В то время у цесаревны уже были в случаях Александр Бутурлин[98], Семен Нарышкин, Алексей Шубин, последний служил у нее ординарцем. Тем не менее цесаревна еще не осмеливалась говорить о своих любовных пристрастиях в открытую, поэтому она просто показала Лопухиной два испанских наряда, которые шились из одного материала, для нее и Разумовского, опытная придворная Наталья Федоровна не могла не понять, что Елизавета Петровна таким манером открыла перед ней свою тайну. И тут произошло нечто из ряда вон, нахальная Лопухина не согласилась добровольно убраться с дороги и в запальчивости, должно быть, намекнула цесаревне, что все равно откроет Алексею глаза, признавшись, что письма писала она.

– Я не присутствовал во время этого рокового объяснения, – шептал в дырку Лесток, – но отлично помню взрывной характер Лопухиной и могу предположить, что так все и было. Она отказалась подчиниться, чем ставила дщерь Петрову в неловкое положение. Вскоре, желая проверить, подчинится ли ей Лопухина, цесаревна попросила Алексея назначить таинственной визави встречу на карнавале. На что Лопухина тут же ответила, что тот узнает ее по розе в волосах.

Наталья Федоровна отлично рассмотрела костюм Елизаветы, никакой розы там в помине не было, а что было? Ну, может быть, мантилья или шляпка… Все, чего хотела Наталья Федоровна, – это открыться возлюбленному, но сделать это не в письме, которое можно было перехватить, а лично. А дальше пусть уж сам выбирает, кто милее.

Елизавета тут же подослала к Лопухиной мастерицу Шакловитую, которая сделала точную копию розы. Сам Лесток давно уже интересовался Шакловитой как весьма умной и сообразительной девушкой, которой не слишком сильно повезло в жизни. Втайне от всех она растила незаконнорожденную дочь, мечтая дать ей нормальную семью и образование. Собственно, отец ребенка был где-то рядом, но по причине безденежья не мог жениться на Софье, признав собственного ребенка. Лесток часто дарил Софье и ее малютке небольшие подарки, за что Шакловитая делилась с ним интересующими его сведениями. Но на самом деле Софья нуждалась не в крошечных знаках внимания, ей нужно было много и сразу. Так много, чтобы она могла купить себе домик и оставить службу.

В общем, узнав о том, что на карнавале цесаревна и ее статс-дама предстанут с совершенно одинаковыми розами в волосах, Лесток смекнул, что Елизавета будет «вынуждена» наказать нахалку, скажем, услав ее на полгодика в ее же имение. Лесток предложил Шакловитой выкрасть жемчужное ожерелье и затем спрятать его где-нибудь.

В роковую ночь все произошло на удивление удачно, едва стемнело, в покои цесаревны тайно пробрался ее новый возлюбленный, и все девушки по такому случаю были отосланы в дальние комнаты. Так что Шакловитая спокойно взяла жемчуг и вышла, не задержанная никем. Далее она перекрасила жемчужные бусинки и пришила их на одно из платьев. А чтобы обман не был раскрыт, Лесток выдал доверявшей ему Софье пузырек с безобидным средством, приняв которое девушка выглядела сильно заболевшей. Это было нужно на случай, если бы жемчуга обнаружили во время карнавала и стали искать, кто нашил их на платье, в этом случае все бы сказали, что Софья не причастна к краже, так как лежала больная. Да он ее сам и отправил домой. В случае, если бы Лесток дал Шакловитой настоящего яда, ему пришлось бы искать жемчуг самостоятельно. А это непросто.