- Не знаю.

Ее сила была теплой, что весеннее солнышко, вот только стоит убрать пальцы и полыхнет оно летним жаром, хорошо, если одного Богомила зацепит.

- Свободны… старший Гурцеев подал прошение. Развод – дело времени, да… так вот. Репутация, конечно, ваша несколько… претерпела ущерб, разведенная ведьма – сомнительный подарок…

На щеках Аглаи проступили алые пятна.

- Однако я готов рискнуть.

- Чем? – шепотом спросила она.

- Всем… я куплю вам дом. Поставлю содержание. Я бываю щедр, поверьте. И вам не придется и дальше держаться всяких… неудачников…

…все-таки к организму стоит прислушиваться. Им это еще на первом курсе говорили. И если организм отчаянно хочет дать кому-то в морду, что ж… почему бы и нет.

- Т-ты… - Богомил уставился с немалым удивлением.

И нос потрогал.

Вытер кровь, из него сочащуюся.

- Ты… что ты себе позволяешь…

- Сам нарвался, - Борислав Бориславович, до того наблюдавший молча, будто бы любопытно было ему, чем все завершится, вышел из темного угла. И тонкие пальцы его коснулись друг друга, порождая движение силы. Странно было, что сила эта казалась одновременно ледяною и горячею, и незнакомою, ибо ни одно из изученных Никиткой заклятий не могло породить такую. – Забирай заказ. И уходи.

- Я буду жаловаться!

Кровь он остановил. Все ж целителем Богомил был не худшим. И нос поправил, просто взявшись за переносицу. Подхватил корзину. И вышел, опаливши Дурбина взглядом, в котором читалась не столько ненавсить, сколько немалое удивлением.

- Жаловаться будет, - вздохнула Аглая.

- Всенепременно, - Борислав Бориславович подал платок. – А драться ты так и не научился. В следующий раз не замахивайся широко. И целься лучше.

- Учту.

Пальцы ныли. Сила вновь успокоилась, притворившись, что её для Дурбина нет. И вообще…

…а ведь он и вправду будет жаловаться. И неприятности устроит. Хорошо, если простым слушанием дело ограничится. Там… заставят извиниться.

Может, штраф наложат.

Или отработку назначат… не исключат же из Гильдии? Не должны…

- От меня одни неприятности, - сказала Аглая тихо, уже потом, когда они покинули лавку.

- Да нет, скорее уж это я виноват. Но… предложение его показалось мне оскорбительным. А потому прошу прощения, что поневоле вовлек вас в этот конфликт.

Аглая кивнула.

Вздохнула.

И произнесла:

- Он просто первым успел. Будут и другие. Такие, которые решат, что если разведенная ведьма с плохой репутацией, то на все согласится…

Солнце в ней погасло, будто спряталось за тучи. А Дурбин подумал, что, возможно, стоит поговорить со свеями. Уж если кто и научит бить морды правильно, так они.

Государь-батюшка изволил гневаться, что заставляло людей, даже привычных ко всякому, обходить его стороною. Сгорбились и застыли слуги, боясь дышать слишком громко, смолкли бояре, проклиная себя за то, что вовсе на глаза попались.

Вытянулся в струнку гильдийный маг, силясь слиться с узорчатой стеной, но не вышло.

- Как? – голос государя грохотал весенним громом, заполняя залу, которая всем, в ней собравшимся, вдруг перестала казаться большою. – Я вас спрашиваю, как такое вышло?

Тишина была ответом.

Бояре потупились.

Рынды выкатили глаза, старательно изображая собственную непричастность вкупе с немалым служебным рвением. Кто-то, кажется, и дышать забыл.

- И сколько они тут… были? – государь все-таки опустился на резной стул.

- Пока… по предварительным данным… несколько лет точно, - произнес Радожский устало.

- Не может такого быть! – загудел Вереснев. – Чтоб несколько лет… ошибся ты, княже… с устатку…

Выглядел Радожский и вправду до крайности изможденным. Оно-то и верно, выложился, вычерпал себя до дна, огонь усмиряя.

И не только его.

Вон, по глазам видно, что не все-то думе поведал. Оно и правильно… хороший мальчишка, даром, что проклятый. Небось, когда б не проклятье, государь-батюшка сам бы в сваты пошел.

Но…

…авось и выйдет что? Докладывали ведь…

Радожский, от которого тянуло и дымом, и водою, и потом, покачал головой.

- Предварительно удалось установить, что этот сарай – не единственный. Есть еще по меньшей мере три точки, две из которых удалось взять…

- А третья? – мрачно поинтересовался царь-батюшка.

- Опоздали на два дня. Только сторож. Сказал, что девок уже вывезли. И не только их…

Луциан Третий кивнул головой.

- Все одно… - оступаться Вереснев не желал. – Оно-то бывает… порой… повесим кого, вот людишки и приспокоятся.

- Кого? – не выдержал Радожский и кулаки сжал.

А его недолюбливали.

И за родство с государем, которым Радожские не то, чтобы не гордились вовсе, но предпочитали делать вид, будто родство это совсем уж дальнее, а потому не стоящее памяти. И сие непонятно было многим: как это, имея шанс, да им не пользоваться?

Не любили за молодость.

Что с того, что отец преставился? Так это не повод юнцу в думе сиживать. И за толковость, за преданность… мало ли, за что еще человека невзлюбить можно.

- Кого-нибудь, - Вереснев пожал плечами. – Вы ж там кого взяли…

- Кого – взяли, - согласился князь. – Только это все люди мелкие, которые грязную работу делали, а ведь за ними и другие стоят, посерьезнее… маги…

- Гильдия решительно заявляет, что не причастна к преступлениям!

- Кто-то выпавил защиту на всех сараях. И от побега, и от обнаружения. Отнюдь не такую, которую бы мог отдельный самоучка сделать. Поработал маг серьезный, знающий, - возразил Радожский тихо.

- Все одно, Гильдия не несет ответственности за действия отдельных… магов.

- А за что она несет ответственность? – Гурцеев бухнул посохом. – Как ни глянешь, ни за что она-то не отвечает! На юге засуха. Сколько магов отправили, чтоб зерно спасти?

- Мы… рассматриваем вопрос.

- Пока рассмотрите, погорит все. А на востоке наоборот, вода поднялась и поля затапливает. Старые каналы не чищены…

- Магия не для того дана, чтобы тратить её на всякие глупости!

- Глупости?! – посох Гурцеева ударил о пол так, что, показалось, еще немного и пол этот затрещит. – Стало быть, глупости? А ты, ваше мажество, подумал, что будет, если люди без зерна останутся? Небось, на твоем столе хлеб всегда будет…

Гурцеев поднялся, и прочие, кому выпало стоять подле, поспешили посторониться. Он шел медленно, не спуская с мага раздраженного взгляда, под которым тому было стоять неприятно.