Тут я хотела возмутиться… какая свадьба в октябре, когда летом война начнётся! Но вовремя себя одёрнула. Екатерина Петровна мой порыв заметила, хотя сделала какие-то свои выводы и улыбнулась.

– Тебе же милая внучка, вскоре надлежит с отцом Феофаном разговор держать, да подготовиться к переходу в православие. Сбудутся наконец его слова, – перекрестилась она, повернувшись к киоту[166].

Мне оставалось только сохранять покорно-смущенное выражение на челе.

«Бабушкино» лицо неожиданно сделалось очень серьёзным и каким-то печальным.

– Луиза, ты иди к себе, мне нужно с Марией поговорить.

Я с удовольствием сбежала, понимая, что предмет неожиданного разговора будет «тётушке» очень неприятен. Надеюсь, её симпатия к князю не переросла в сердечную привязанность. Хотя я и не рассказала утром при ней о роли Петра Ивановича во всём произошедшем, но боюсь Екатерина Петровна, после попытки моего похищения молчать об этом не будет, учитывая невозможность добиться наказания для пана Довнаровича.

Позже я пыталась поговорить с Марией, но она за весь день так и не вышла из своей комнаты, а дверь была постоянно заперта. Надеюсь, «тётушка» не будет считать виновной меня.

Пару дней она пряталась, но после громкого недовольства, высказанного «бабушкой», наконец появилась за завтраком. Мария была бледна, и даже уже не плакала. Глаза были спокойны, но пусты.

После чая мне удалось поговорить с ней. Оказывается, она боялась выходить ко мне, считая себя виновной в моих бедах. Вдосталь поплакав обнимаясь на диване, решили никогда более этого не поминать.

А вот в субботу с утра творился настоящий цирк. К обеду ожидали родителей Павла Матвеевича, но к тому-же прибыл отец Феофан, уведший меня в гостиную и просвещая в вопросах перехода в православную веру.

Оказалось, лютеране, как и другие протестанты, не перекрещиваются, а принимаются в православие вторым чином, то есть через миропомазание, поскольку такого Таинства у них нет. И этот вопрос меня немного напрягал. Я хотела признаться батюшке, что уже провославная!

Решила успокоиться и поначалу обсудить этот вопрос с «провидцем», а не принимать поспешных решений. Через несколько часов они пожалуют, а пока я могу, сославшись на это убежать к себе в комнату «готовиться».

Матвей Львович с Анастасией Георгиевной приехали ровно в два по полудни. А через пол часа, и Павел Матвеевич пожаловал. Вся церемония встречи и сговора прошли как во сне. Я просто сидела за столом и глупо улыбалась, изредка бросая взгляд на сияющего Рубановского-младшего.

Наконец нас вывели из-за стола поставив на колени, и благословили иконой Богоматери, которую Екатерина Петровна торжественно достала из киота.

Когда же нам дали возможность спокойно поговорить отойдя к окну, мы долго не могли промолвить и слова.

– Мне сказали, что теперь я могу заказать нам кольца, – наконец разрушил он молчание.

– А я не знаю, что мне делать с крещением. Я ведь уже православная. Как сказать об этом батюшке, не придумаю никак.

– А вы знаете, Ан… Луиза… я ведь могу теперь так вас называть? – спросил он, улыбнувшись, – Вы ведь родитесь и креститесь только через сорок лет. Поэтому, я думаю, вполне можете принять миропомазание ещё раз, чтобы в вашей душе наступил мир.

– А вы крещены? – вдруг вспомнив реалии его времени усомнилась я.

– Да, уже после выписки из «пенатов» вашего батюшки сходил в храм и крестился. Незадолго до ухода на ваши поиски. Не волнуйтесь.

– Вы ведь понимаете, что свадьбу в октябре мы так и не сможем сыграть, – спросил мужчина после долгого молчания, в течении которого мы так и стояли у окна держась за руки и просто смотря друг на друга.

– Да, в тот момент нам всем будет как-то не до свадеб, – горько усмехнулась я.

– Хотя… думаю Красная Горка[167] тринадцатого года тоже вполне неплохое время… – сказал он улыбнувшись.

После недавних событий жизнь значительно изменилась. И нет, дело было совершенно не в помолвке и обручении, которое, кстати, состоялось на Сретение, как и обещала «бабушка». Под благословение священника мы надели друг другу золотые кольца, внутри которых были выгравлены наши инициалы и дата – второе февраля 1812 года.

От «свадебной корзины»[168] и розовой бумаги[169] я попросила пока воздержаться, поэтому жених подарил мне только красивый букет и небольшое кольцо с бирюзой. По всеобщей договорённости обязательные подарки семьям и брачующимся будем делать уже ближе к свадьбе, которую все ожидали по осени. Но, а мы знали, что раньше весны она не случится.

Честно говоря, Павел Матвеевич вообще сначала с трудом входил в подобные обсуждения, отговариваясь незнанием предмета. Но в последствии признался мне, что предстоящая война – дело непредсказуемое, и вполне может оказаться, что я «овдовею», даже не вступив в «замужество».

По его словам, он сделал необходимые распоряжения, и часть принадлежащего ему капитала, «работающая» в семейных предприятиях достанется мне в наследство, если с ним что-либо случится. На все мои возмущения и попытки отказаться, только как-то нежно улыбался.

Изменения же «настигли» после, когда наконец разрешили вернуться к работе в госпитале. Как мне в последствии стало известно, состоялся целый «консилиум[170]», посвящённый моей охране. Сначала Семён Матвеевич настаивал, что выделит людей из приставленных к госпиталю «инвалидов»[171], которые смогут сопровождать меня по дороге в госпиталь и обратно. Но по настоянию жениха, ко мне приставили небольшую команду татар, тех самых, что участвовали в моём освобождении.