— Всегда рад тебя видеть, Гилберт. Одно удовольствие, честное слово.

Идет к дому: грудь колесом, горделивый взгляд, будто все прошло как по маслу.

Надев туфли, выхожу через заднюю калитку. Вижу, как миссис Карвер из кухонного окна провожает меня глазами. На миг мы встречаемся взглядом… и я отворачиваюсь.

Уходя от Карверов, бормочу себе под нос:

— Поднимать руку на ближнего нельзя. Мужчина не должен применять силу.

Так начинается мой обратный путь длиною в две мили.

Мысленно пишу мистеру Карверу записку, где сказано примерно следующее: кое-кому из отцов хотя бы хватает мужества не жить на этом свете.

Иду по обочине шоссе номер тринадцать — и меня догоняет Чип Майлз на своем джипе. Подвозит до дома.

— Вот спасибо, Чип.

— Всегда пожалуйста.

Я чуть было не выпалил: «Железный зуб — это круто», но сдержался. Вежливо говорю: «До встречи», захлопываю дверь — и мы расстаемся, притворяясь друзьями.

На крыльце стоит Арни, с обновленными разводами грязи и еды на физиономии. Держит в руках плоскую запакованную коробку, перетянутую шпагатом. Посылка адресована мне.

— Можно я открою? Можно я открою?

Говорю ему:

— Давай.

Он дергает за шпагат, надрывает бумагу от краев к середине. Ничего не получается. Поднимает посылку над головой и хочет бросить на землю.

— Арни, не смей!

Останавливается и тянет сморщенные губы аж до нижних век, как будто хочет стереть свое лицо. Появляется Эми с ножницами. Мы с нашим тормознутым перерезаем веревочку, он мигом сдирает бумагу и откидывает крышку. Эми не сводит глаз с коробки. У нас в семье подарки любят.

Внутри — сотни пенопластовых орешков. Под ними Арни раскапывает черно-белый фотопортрет крупным планом, в сверкающей золоченой рамке. Лицо на снимке — сплошная фальшь, зубы искусственные, волосы залиты лаком. И надпись красным фломастером: «Гилберт, спасибо за обед».

— Л-л-л-л-э-э-э-э-э-э-нс! — верещит Арни, хватает фото и выбегает с ним на улицу — не иначе как хочет похвалиться перед всем городом фотографией своего новоявленного лучшего друга.

— Это ведь адресовано тебе, — говорит Эми. — Молодец, что разрешил Арни взять.

— Благо, он читать не умеет, — говорю.

— Да уж. В самом деле благо.

Поднялся к себе в комнату, сижу на кровати со спущенными трусами и рассматриваю себя. Вспоминаю эпоху до лобковых волос — тогда от жизни еще можно было чего-то ждать. Теперь, когда мир заполонили фанаты Лэнса Доджа, я с трудом расшифровываю смысл вещей. Лэнс — в чистом виде дутая величина, однако он нарасхват, он — образец для подражания, все мечтают с ним познакомиться, соприкоснуться. А как насчет того, чтобы соприкоснуться со мной?

Поплевав на ладонь, готовлюсь себя побаловать. Но тут распахивается дверь, в комнату врывается Эллен — близкая к помешательству — и кричит:

— Срочные новости!

Спешу прикрыться простыней.

— Надпись на дверях: «СТУЧИТЕ».

Не обращая внимания на мои слова, сестра спрашивает:

— Знаешь мистера Карвера?

— Нет, не знаю.

— Врешь, знаешь.

— Ну допустим, и дальше что? Что, что с ним такое?

— Что-то случилось.

— Что?

— То ли приз какой-то выиграл. То ли в коме лежит, а может, умер. Но случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Да что случилось-то?

— Откуда я знаю? Но что-то случилось, а я ничего не знаю! — Эллен в отчаянии. — Я тебе что, лента новостей?

Эми названивает Карверам, но у них занято. Еду туда. Там полно машин, в дом тянутся какие-то люди. Кто-нибудь из горожан наверняка в курсе, надо поколесить по главной площади. Вижу Арни: пытается вставить портрет Лэнса в жерло эндорского муляжа пушки времен Гражданской войны. Сигналю; подбегает:

— Привет, Гилберт. Привет.

— Покататься хочешь?

— Ага. — Собирается залезть в кузов.

— Нет, сидеть будешь рядом со мной, понял?

— Мне тут неохота.

— Конечно, тебе тут неохота, но придется: что-то случилось с мистером Карвером, и мы с тобой сейчас поедем на разведку.

— Я и так знаю.

— Уж ты-то — конечно. Только я не сдвинусь с места, пока ты не сядешь рядом.

Прижимая к груди фотографию в рамке, Арни залезает на пассажирское сиденье.

— Ага, я знаю, — повторяет как заведенный. — Я знаю. Еще как знаю.

— Отлично, дружище, рассказывай.

Прикусывает губу.

— Рассказывай, что там случилось.

Арни молчит. Запускает пятерню в штаны и чешет в заднице, потом в паху. Чешет вытянутой рукой.

— Купайся почаще в ванне, чтоб не чесалось.

— Нет!

— Да ладно, я же только…

— НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Останавливаюсь на среднем городском светофоре. Вижу Тима и Томми Байерсов — рассекают на своих каталках. Гоняют наперегонки: Тим (тот, что с поросячьей кожей) вырывается вперед.

— Меня не отмоешь! — кричит Арни, открывает пассажирскую дверцу и вылезает из кабины.

Смотрю вслед замарашке-брату, который скрывается между домами.

Кто-то стучит в дверцу; опускаю стекло, высовываю голову и встречаю взгляд Кожаного Тима; Томми остановился на другой стороне улицы и щелкает пальцами — поторапливает Кожаного Тима.

Тим спрашивает:

— Слыхал? — Причем спрашивает так, что не поймешь, какие у него вести: хорошие или плохие. — Насчет Карвера, страховщика?

— Ну?

— Этот гад, который налажал с нашими выплатами, ну? Хорошо еще у матери знакомый страховщик в Де-Мойне нашелся.

— Да что с Карвером-то стряслось?

— Дуба дал.

У меня вырывается смех, но не потому, что это смешно. Это смех из разряда «ё-мое». Если верить Тиму, он тоже поржал, когда услышал.

— Ну, — отвечаю, — тогда я особо убиваться не буду.

— Утоп. Говорят, сердце прихватило, но врать не стану. А что самое-то клевое? Утоп он в пластмассовом лягушатнике, где воды — по колено.

Тим дергает черный рычаг своей инвалидной коляски, дает задний ход, улыбается, насколько позволяет поросячья кожа, говорит «чао-какао» — и близнецы отъезжают вместе.

Дома излагаю все это Эми, которая будит маму, которая изрекает:

— Мы только тогда начинаем понимать, что зажились на этом свете, когда уходят молодые.